— Вот так вот, — говорит старик. — Но давай дальше: вы же не могли оставаться там вечно?
— Добрых полчаса ушло на это, а в той ситуации это было все равно, что вечность.
— А потом?
— Потом они запустили двигатели и наконец двинулись. Мы даже нашли колесо и снова надели его на ось. К сожалению, у нас не было гвоздя, чтобы использовать его в качестве шплинта, поэтому идиотское колесо еще трижды отваливалось, но мы наконец все же перебрались через дорогу. А потом стало по-настоящему интересно.
Старику эта история, кажется, понравилась. С удовлетворенной миной на лице он говорит: „За это стоит выпить что-нибудь стоящее — как ты смотришь на настойку из дикой малины?“
— Чего у тебя только нет! Давай ее сюда!
— А что было по-настоящему интересным?
— На цашей дребезжащей тележке мы добираемся до купальни на берегу озера, и тут дверь открывается, и в свете луны я обнаруживаю три карабина…
— И тогда они тебя упрятали за решетку? — прерывает меня старик. — Пора бы!
— О, нет! За решетку меня упрятали намного позже и с этой историей это не имело ничего общего.
— Дальше, дальше! — торопит старик.
— Мы стояли как раз напротив дул этих карабинов. Нам было не по себе. Мы попали в гнездо сумасшедших — вервольфы (оборотни)! Они хотели прикончить нас за предательство и сражаться дальше. Так, во всяком случае, они кричали. И тут они наконец увидели моего брата с его мишурой на мундире.
Его они убивать не захотели. А он уже держал в руках свою пушку. На другой стороне дюжиной сумасшедших командовал тоже лейтенант. Могу тебе сказать: пока мы их успокоили…
— И?
— Побудить их действовать разумно и сложить оружие нам не удалось. Они хотели непременно продолжать.
— То есть полного успеха они не достигли!
— Я был рад, что они не стали сразу палить. В то время все было несколько более относительным, чем сейчас.
— И вы потащили вашу тележку обратно в гору?
— Отнюдь! Мы ее просто оставили.
— Пс-с! — говорит старик. — Имперская собственность. Я понимаю. Поэтому они и изъяли тебя из обращения!
— Снова ошибаешься! Сначала я стал „шефом полиции“, иначе говоря, деревенским полицейским Фельдафинга.
— Именно ты!
— Что значит „именно ты?“ — набрасываюсь я на старика.
— Ты в то время — и олицетворение верности Закону? Можно смеяться или?
— Нельзя! Я к этому, Бог свидетель, не стремился. Ты себе представить не можешь, как в то время все делалось. Или, возможно, можешь? Ведь ты же, в конце концов, также был высшей судебной шишкой в Бергене. Я ведь тоже могу сказать — именно ты!
— Ха-ха, — смеется старик. И тут в дверь стучат. Появляется курьер. Старика зовут наверх.
— Еще по глотку на посошок? — спрашивает он.
Мне еще не хочется спать. Я иду по кораблю, часы показывают почти полночь. Не видно ни одной живой души. Я полностью предаюсь восприятию гудения и вибрации и нарастающему и затухающему шуму буруна у форштевня. Со стороны надстройки, на которой расположен капитанский мостик, светят несколько будто отштампованных иллюминаторов.
Медленно продвигаясь вперед, я слышу голос, раздающийся из черноты тени, и останавливаюсь, как вкопанный. Женский голос! „Белый лебедь, — слышу я, — он плывет туда к черным неграм“. Это был голос исхудавшей стюардессы, которая сказалась больной. Я смотрю во все глаза, но никого не вижу. Сбоку меня слепит свет, падающий из кормовых иллюминаторов надстройки с капитанским мостиком. Передние окна кормовой надстройки также освещают темноту тени. Наконец, я вижу фигуру, жмущуюся к вертикально стоящему запасному якорю.
— Что это значит! — вырывается у меня, затем я приглушаю голос и спрашиваю: — Почему вы не в своей каюте?
— Потому что я так люблю луну и звезды и их отражение на черной воде моря — как бархат.
Мне вдруг становится ясно, как одиноко человеку ночью на этом корабле, какую притягательную силу могут иметь мчащиеся рядом с бортами корабля светлые завихрения воды.
— Это звучит поэтически, — говорю я притворно мягко, — записывайте это, лучше всего сразу, прежде чем забудете.
— Я никогда не забуду! — слышу я голос от якоря.
И вот стою я здесь и проклинаю эту ситуацию. Если у мадам сдадут нервы, то это рискованно для корабля. Я должен сказать об этом старику. Но сначала мне надо попробовать справиться с ситуацией. Очевидно, самое лучшее, это уговорить ее.
— Вы простудитесь, — говорю я и сразу же замечаю, насколько глупо это звучит. Ночь мягкая, легкий ветерок — это всего-навсего воздушный поток, обтекающий движущийся корабль. О холодной ночи не может быть и речи.
Наконец фигура медленно появляется из тени гигантского якоря, и с поднятыми руками стюардесса идет на меня. „Лунатичка? Разве лунатики разговаривают?“ — проносится у меня в голове. Я беру ее правую руку, как если бы хотел сказать ей: „добрый день!“ Левой рукой я толкаю исхудавшее существо перед собой. „Так, а теперь я отведу вас в…“, — я прикусываю язык и говорю вместо „в кроватку“… домой».
Я веду ее, как осужденную. Я крепко держу ее правую руку и иду вслед за ней. «Осторожно! Здесь тросы. Не упадите».
— Ах. Я знаю дорогу. Здесь я часто…
Под хмельком? Врачу следовало бы давно поинтересоваться, что же происходит с дамой. Но этот юноша играет в волейбол в трюме номер пять.
— А теперь через порожек, — говорю я, когда мы дошли до надстройки, и пропускаю ее. — Здесь направо, нет, подождите-ка, я немножко пройду с вами.
И тут из-за угла выскакивает человек и чуть не сбивает нас с ног. Быстро схватив ее за плечо, я удерживаю девушку от падения.
— Извините! — слышу я и узнаю палубного матроса.
— Внимательнее надо быть! — говорю я.
Палубный матрос, пошатываясь, останавливается. Теперь он взял себя в руки, и я слышу, как он бормочет «Ага!» Теперь на корабле будут рассказывать то, что он видел. Черт бы побрал этот театр!
Я еще раз поднимаюсь на мостик, может быть, старик там, наверху. Будить его я не собираюсь. Я открываю металлическую дверь в штурманскую рубку, придерживаю ее рукой, чтобы она не гремела, и, обращаясь в темноту, говорю: «Добрый вечер!»
«Добрый вечер!» — слышу я голос третьего помощника, но еще не вижу его. Я делаю два шага в глубь помещения и остаюсь стоять в темноте, пока наконец не начинаю различать обстановку вокруг меня. Третий помощник стоит на правой стороне штурманской рубки, старик находится почти в центре за пультом управления.
— Ты еще надолго остаешься? — спрашиваю я.
— У тебя что-нибудь срочное? — спрашивает он в ответ. — Да!
— Тогда сейчас иду.
