– Да. Но она оказалась готовой на неделю раньше, чем я предполагал.
– Почему же вы не дали мне знать? Я приезжал на верфь в прошлую среду, но вы уже ушли. Почему вы мне не сказали? – Он неожиданно взорвался: – Мне нужен был всего один день! Всего один день! – Он уставился на меня, буквально скрежеща зубами. – Неужели вы не понимаете – один взгляд на эту дыру в корпусе, и я бы все узнал! Тогда я мог бы сказать правду! А так… – Он глядел как загнанный зверь. – А так я не знаю, что за чушь несу и что за проклятую яму рою сам себе! Один день! Вот и все, что мне было нужно!
– Вы мне об этом не говорили. И потом, вы прекрасно знаете, что подобная инспекция должна проводиться властями!
Но я прекрасно понимал, что он хотел полной уверенности, хотел доказать, что его подозрения обоснованны.
– Все в конце концов выяснится, – сказал я, похлопав его по плечу.
– Надеюсь, вы правы, – процедил он сквозь зубы. – Молю Бога, чтобы вы были правы! – Он смотрел на меня горящими как уголь глазами. – Все усилия посадить ее на мель, на эту проклятую Минкис, напрасны… Боже мой! Я мог бы…
Внезапно он замолчал, глаза его расширились. Повернувшись, я увидел подходящую к нам мисс Таггарт.
Когда–то я видел картину под названием «Возмездие». Имя художника я не запомнил, да это и не важно, потому что ничего хорошего в картине не было. «Возмездие» следовало бы писать с Дженнет Таггарт. Безжизненное, белое как мел лицо с огромными глазами напоминало маску смерти. Она остановилась прямо перед Патчем и обрушила на него всю силу своего гнева. Не помню теперь, что она говорила, – резкие, язвительные фразы вырывались потоком. Я видел, как помертвели глаза Патча, как он вздрагивал от ударов ее хлесткого, как кнут, языка.
Он быстро повернулся и ушел, а я подумал, представляет ли она, какую боль причинила невинному человеку.
Мы быстро позавтракали и вернулись в суд. Ровно в два часа Боуэн–Лодж занял свое место. На местах для прессы теперь было уже пять человек: слетелись, как грифы, на запах скандала.
– С вашего позволения, господин председатель, – произнес Холленд, поднявшись, – я предлагаю продолжить допрос свидетелей.
Боуэн–Лодж кивнул:
– Полагаю, вы правы, мистер Холленд. Ваш первый свидетель может остаться в зале. Я знаю, ему хотят задать вопросы представители заинтересованных сторон.
Я думал, что следующим свидетелем будет Хиггинс, но Холленд вызвал Гарольда Лаудена, и я вдруг поймал себя на мысли, что еще не обдумал, как буду говорить, когда вызовут меня.
Хэл, стоя на месте свидетеля очень прямо, как подобает военному, короткими, сжатыми фразами рассказал о нашей встрече с «Мэри Дир» и о том, как следующим утром мы нашли ее покинутой.
Когда Хэла перестали терзать, настала Моя очередь. Я занял свидетельское место весь в холодном поту.
Я повторил присягу, и Холленд, глядя мне в лицо, мягко, и вежливо спросил меня немного усталым голосом, действительно ли я Джон Сэндз, чем я занимаюсь, почему я оказался на яхте «Морская ведьма» в Ла–Манше в ночь на 18 марта. Отвечая, я сам слышал, как нервно звучит мой голос. В зале стояла тишина. Маленькие, пронзительные глазки председателя внимательно наблюдали за мной, а Холленд не давал мне спуску, подгоняя вопросами.
Взглянув в зал, я увидел Патча. Он подался вперед, сцепил руки, напрягся и смотрел на меня. Я рассказал суду, на что была похожа «Мэри Дир», когда я утром оказался на ее борту. Внезапно меня осенило. Я не мог рассказать, что судно посажено на отмель Минкис, это выставило бы Патча лжецом и выбило бы почву у него из–под ног. Нет, разумеется, я не мог так поступить с ним! Наверное, я понимал это всегда, но теперь, решившись, совсем перестал нервничать. Я уже знал, что буду говорить, и стал рассказывать о том, каким я видел Патча все эти отчаянные часы, – о человеке, валящемся с ног от усталости, который в одиночку потушил пожар и продолжал бороться за судно.
Я рассказал об ушибе на челюсти, об угольной пыли, о почерневшем от дыма и копоти лице. Рассказал, как мы обливались потом в котельном отделении, чтобы поднять пар и привести в действие насосы, как экономили работу машины, запуская ее только затем, чтобы удержать поветру корму, и как водопады белой воды перехлестывали через затопленный нос. На этом я закончил, сказав только, что следующим утром мы наконец покинули судно. Затем начались вопросы.
Говорил ли Патч что–нибудь по поводу причины, заставившей экипаж покинуть судно? Не могу ли я,, хотя бы приблизительно, указать координаты «Мэри Дир» в момент, когда мы покидали ее? Считаю ли я, что судно могло бы благополучно добраться до какого–нибудь порта, если бы не шторм?
Сэр Лайонел Фолсетт задал мне те же вопросы, что ранее Снеттертон: о грузе, трюмах, Патче.
– Вы пережили с этим человеком отчаянные двое суток. Вы делили с ним страхи и надежды. Должен же он был что–то говорить, как–то комментировать события?
Я ответил, что у нас было очень мало возможности для разговоров, снова рассказал, как были мы вымотаны, как бушевало море, как мы боялись, что судно в любой момент может пойти ко дну.
Внезапно все закончилось, и я прошел на свое место в зале, чувствуя себя как выжатый лимон. Хэл схватил меня за руку и шепнул:
– Великолепно! Ты сделал из него чуть ли не героя! Посмотри на места для прессы!
Я взглянул туда и увидел, что они опустели.
– Иан Фрейзер! – Холленд снова встал, а капитан Фрейзер уже шел через зал.
Он дал обычные показания о том, как подобрал нас, после чего был отпущен, и на его место вызвали Дженнет Таггарт.
Она взошла на место свидетеля бледная как смерть, но с высоко поднятой головой и застывшим лицом, словно приготовившись к обороне. Холленд объяснил, что вызвал ее именно сейчас, чтобы избавить от мучительной необходимости выслушивать дальнейшие высказывания свидетелей о ее отце. Он мягко попросил ее обрисовать отца, каким она его видела в последний раз, рассказать о содержании писем, которые она получала из каждого порта, описать подарки, которые посылал ей отец, назвать денежные суммы, которые он переводил ей после окончания колледжа, чтобы она могла учиться в университете, рассказать, как он заботился о ней после смерти матери с тех пор, как Дженнет исполнилось всего семь лет.
– Я только недавно поняла, какой он замечательный отец, как он много работал и копил деньги, чтобы дать мне образование.
Она описала его таким, каким видела в последний раз, и прочитала суду его письмо из Рангуна. Голос ее дрожал и прерывался, когда она читала при всех строчки, дышавшие любовью и заботой.
Слушать это было очень больно, потому что человека, написавшего эти строки, уже не было в живых. Когда Дженнет закончила, в зале послышались шепот, кашель, всхлипывания и шарканье ног.
– Это все, мисс Таггарт, – сказал Холленд так же мягко, как и прежде.
Но она не ушла, а вынула из сумочки цветную открытку и стояла, зажав ее в руке и пристально глядя на Патча. Я взглянул на ее лицо, и меня охватила дрожь, когда она вымолвила:
