Как он оказался на борту, я не знаю. Я все еще звал его, когда он появился возле меня, шатаясь, как пьяный.
– Все в порядке, – тяжело дыша, произнес он. — Я здесь!
Он дотянулся до моей руки и сжал ее. Мы стояли, переводя дух, благодаря Бога за тепло этого прикосновения.
– Здесь же должны быть огни, – с детской обидой произнес Патч, словно спасательная компания лишила его долгожданного удовольствия.
– Наверное, их погасили на ночь, – неуверенно предположил я, зная, что судно брошено.
– Но так не бывает, огни должны гореть, – повторил он.
Шатаясь, мы прошли мимо первого люка в кормовую часть и поднялись по трапу на верхнюю палубу. Дверь в салон была распахнута настежь, погнута и сорвана с петель. Мы нащупали путь по коридору, мимо бывшей каюты Деллимара и, выйдя через дверной проем на верхнюю палубу, прошли мимо торчащих шлюпбалок и согнутой дымовой трубы. Хлюпая по грязному настилу палубы, мы тащились вдоль всей «Мэри Дир» к маленькому салону на полуюте и обратно по левому борту, не переставая кричать:
– Эй! Есть кто живой? Эй!
Не было даже эха. Слабые звуки наших голосов терялись в холодной, черной ночи..
Никакого спасательного судна поблизости не было. Нигде не вспыхнуло ни огонька, чтобы показать нам путь к теплу. Мы звали и звали, но безуспешно! Судно было так же мертво, как в тот день, когда мы покинули его.
– Боже мой! – изумился Патч. – Мы первые! Никого тут не было!
В его голосе звучало облегчение, почти ликование, и я подумал, что он вспомнил того, кто лежал здесь, в угольной яме.
Меня же больше беспокоили холод, сырость и боль. Вместо всего, что я ожидал: теплой койки, сухой одежды, горячей еды и людей – здесь не было ничего, кроме покрытой слизью и обжитой казарками разбитой скорлупы, которую море трепало в течение шести долгих недель.
– Переоденемся в сухое и поспим, – предложил Патч. – Сразу лучше себя почувствуем!
Он тонко уловил мое настроение. Однако, когда мы, плутая по темным переходам, добрались до его бывшей каюты, оказалось, что и вода пробралась туда. Когда мы открыли дверь, та заскрежетала по песку, и ветер обдал нас холодным дыханием из разбитых иллюминаторов. Письменный стол был перевернут, — запоры с ящиков сорваны, а в сундуках под койками, где хранилась одежда Патча и Таггарта; плескалась вода. В большом стенном шкафу не было ничего, кроме промокших, слипшихся одеял, влажных курток и старых бумаг.
Тогда мы попытались проникнуть на главную палубу, где размещались салон и камбуз. Но и там было не лучше. Море смело все переборки, разрушило все каюты и кубрик экипажа.
Все, к чему мы ни прикасались в этой кромешной тьме, было мокрым и покрытым слизью. Не было ни единого сухого места.
– Может быть, на полуюте еще сухо? – устало, без всякой надежды промолвил Патч, и мы направились обратно по левому борту, окоченевшие от холода и дрожащие, как побитые псы.
– Господи! Только бы полуют был сухим!
Вдруг я пошатнулся и ударился плечом о влажную стену. Судно вздрогнуло! Я почувствовал это всем телом! Это напоминало первый толчок землетрясения.
Затем судно закачалось.
– Слушайте! – прозвучал в темноте повелительный голос Патча.
Я прислушался, но не услышал ничего, кроме плеска , волн об обшивку.
– Она на плаву! – восхищенно прошептал он. – На плаву в разгар прилива!
– Разве это возможно? – поразился я.
– Ничего не понимаю, но это так. Я ее чувствую!
Я ощутил, как судно качается на волнах и снова ударяется о свою постель из гравия. Наконец оно завибрировало, из его недр донесся какой–то скрежещущий звук, и оно закачалось, словно стараясь уйти подальше от смертоносного рифа, на котором лежало.
– Это невозможно, – пробормотал я, – не может судно с затопленным носом и задранной кормой быть на плаву! Это, должно быть, сон! Наверное, мы утонули! Говорят, утопленники возвращаются на свои суда и им снятся путешествия по всяким чудесным морям!
В голове у меня все перемешалось. Судно мертво! Это я знал твердо. Вот бы и мне уйти от холода и боли, лечь и не просыпаться!
Чья–то рука схватила и подняла меня, поставив на железный пол. Повинуясь чужой воле, я выбрался наверх, к покосившейся дымовой трубе и нескончаемому шуму моря. Внизу, на корме, мы оба споткнулись о перлинь, который бренчал и пел свою песню. Судно двигалось, как пьяница, покачивая мачтой, а мы поднялись по трапу и исчезли в черном пространстве небольшого салона.
В каюте боцмана нашлась одежда. Насколько я помню, она была ни мокрой, ни сухой, но все–таки лучше, чем наше насквозь промокшее тряпье. А еще там были койки, влажные, холодные, и одеяла, пахнущие сыростью, словно собачья шерсть. Наконец–то сон – полное забвение, более приятное, чем рай, приснившийся сытому человеку, вздремнувшему у камина.
Прошло много времени, казалось, много лет, и в это неземное забвение вторглись человеческие шаги. Не могу сказать, что они разбудили меня или привели в сознание. Во всяком случае, не сразу.
Просто эти шаги зазвучали здесь, твердые шаги кованых сапог по металлу палубы. Это был очень настойчивый звук. Он раздавался над моей головой, возле постели, сначала с одной стороны, потом с другой. Медленная, неторопливая поступь… шаги мертвеца сквозь сон забвения. Когда они стихли, я окончательно проснулся.
Дневной свет пронзил мои затуманенные сном глаза. Груда промокших одеял в углу стального застенка, где я лежал, зашевелилась и приподнялась. Это был Патч, мертвенно–бледный от усталости.
– Мне показалось, будто я слышал шаги, – сказал он. Его глаза напоминали черные мраморные шары, запрятанные во впадины из слоновой кости. – Клянусь, я слышал чьи–то шаги!
Я сполз с койки, потный от соленого тепла сырой массы одеял, одеревеневший, с грызущей болью в животе и вывихнутом плече. Все это чуть не свалило меня с ног, но все же я, спотыкаясь, подошел к двери и выглянул. Господи! Это не сон! Я снова на «Мэри Дир»… Но Теперь это кошмарная, ржавая посудина, покрытая зеленой слизью и вся обсиженная казарками! Дымовая труба валяется на палубе, капитанский мостик полностью разбит и покорежен.
Стояло время отлива, и за развалинами судна черными зубами обнаженных скал скрежетала проклятая Мин–кис. Вблизи не было ни спасательного, ни буксирного, ни даже рыболовецкого судна, только вдали виднелись безобразные очертания Клыкастого Грюна да гряды рифов за ним. Ни малейших признаков жизни, только странно зеленое небо с черными, холодными облаками.
– Боже мой! – простонал я. Бледность рассвета и невероятный цвет неба предвещали, что нас ждет нечто невообразимое.
Вдохнув запах моря, Патч пробормотал:
– Нас ждет масса неприятностей!
Небо к востоку от нас закрывало черное облако, линия горизонта была резкой и четкой. Дул слабый ветерок, но волны, бьющиеся о выступающие рифы, зловеще грохотали. Даже здесь, под прикрытием скал, они мощно били в ржавые борта «Мэри Дир».
