Доктор Комиски сидела на стуле между двумя койками и пила чай. Пациенты, лежавшие на тех койках, уже были мертвы и отвезены в морг санитаром по фамилии Волк.
– Вы что, так и будете здесь сидеть? – спросил Кохлин. – Эти люди умирают. Это Зак Ли, он может сам вырезать флейту и чертовски здорово играет на гитаре. А Мо Уайтинг, она же экзобиолог или типа того, да? Приятная женщина. А вы просто позволите им умереть?
Теодора Комиски не подняла глаз от своей чашки чая. Ее скорбь окружала ее, будто облако.
Но Кохлин хотел услышать ответ, поэтому продолжил:
– Вы тут все со своей медициной и наукой ведете себя так, будто что-то там знаете, а сами даже не пытаетесь…
– Сержант! – оборвала его доктор Идальго.
Кохлин посмотрел на пожилую женщину – та сердито глядела на него, держа в одной руке небольшой металлический баллончик. Наварро тоже замер с пинцетом и стальным лотком. Они стояли по обе стороны от Зака Ли, будто как раз собирались что-то предпринять, а не просто наблюдали за ним.
– Оставьте доктора Комиски в покое, сержант, – сказала Идальго. – Мы все уже несколько дней спим только по паре часов. Она сделала для этих людей все, что могла… все, что мы смогли придумать. Вы знаете, что такое сортировка больных?
– Конечно, знаю. Вы определяете, кто из них ранен сильнее всех и в каком порядке их лечить. Мы в бою тоже так делаем.
Доктор Идальго медленно кивнула, указав жестом на полдюжины пациентов, лежащих на койках вокруг.
– А еще мы лечим тех, у кого есть шанс выжить, и учимся распознавать тех, у кого шанса нет. Мы всех сортируем, сержант. И этих людей мы не можем спасти. А если мы хотим спасти остальных людей в колонии, то нам нужно изучить этих инопланетян и найти способ их победить.
Кохлин напрягся, но посмотрев на Зака, Мо и остальных, у кого на лицах были чужие, начал видеть в них не пациентов, а потери убитыми. Лишь один из них – пехотинец по имени Джоплин Кониг – уже лишился лицехвата. Он резко проснулся с обезумевшими глазами и начал кричать, пока Наварро не сделал ему укол. Сейчас Джоплин лежал под действием успокоительного.
– Хреново, – пробормотал Кохлин.
– Согласна, – ответила доктор Идальго, уже продолжавшая делать то, чем занималась до этого. Склонившись над Заком Ли, она распылила что-то из баллончика на паучьи лапы с одной стороны от его лица. Лапы побелели от мороза, равно как и участок щек Зака, который был виден между ними.
«Жидкий азот», – подумал сержант Кохлин.
– Давай, – сказала Идальго.
Наварро с помощью пинцета поднял одну из лап. Та отломалась, и все вокруг словно застыли.
– Крови нет, – сообщил Наварро.
Доктор Комиски поднялась, отхлебнула чаю и подошла к ним.
– Может, все-таки есть способ благополучно убрать этих тварей, – осторожно заметила она, – но вы только что убили и плоть мистера Ли.
Монитор вдруг громко запищал, а затем сигнал стал сплошным.
– Черт! – воскликнул Наварро.
– Оно перестало давать ему кислород, – мрачно заметила доктор Идальго. – Все. Мы больше ничего не можем для него сделать.
Они так и стояли – доктор, ученый, помощник и сержант Кохлин, – совершенно бессильные. Когда замороженные участки паучьих лап начали теплеть, огрызок той, что отломалась, закровоточил. Кислота прожгла щеку Зака, затем койку и пол под ней.
Тот не мог даже кричать.
– Все, хватит, – заявил Кохлин, поднимая оружие. – Кое-что мы еще можем для них сделать – остановить эти мучения. Раз они все равно умрут, то давайте избавим их сразу и от страданий, и от этих гадов одновременно.
Доктор Идальго рванулась вперед, встав между пистолетом Кохлина и пациентами.
– Вы ничего этого не сделаете!
Кохлин сдвинул брови.
– Почему нет? Чтобы вы продолжили изучать ваших драгоценных ксеноморфов? – он покачал головой. – Изучайте без этих бедняг. Я знаю, что Мори и Риз сейчас в исследовательской лаборатории, занимаются там бог знает чем. Так присоединяйтесь к ним, доктор Идальго, а я уж позабочусь о том, чтобы здесь все закончилось по-человечески. А то у вас, насколько я вижу, это получается не очень.
Наварро прочистил горло.
– Э-э, ребята?
Доктор Комиски подбежала к койке Мо Уайтинг. Достала из кармана ручку и с ее помощью сдвинула тело чужого с лица Мо – и паукоподобная тварь соскользнула, потянув за собой омертвевший серый хоботок, находившийся в горле женщины, будто засохшая пуповина.
Кохлин почувствовал тошноту.
«Черт, – подумал он. – Это же и есть пуповина».
– У меня здесь второй, – сказал Наварро. – Мы пока не знаем четкого периода созревания, но эти двое скоро должны проснуться. Кому-то придется с ними поговорить.
Рядовой Джоплин Кониг поперхнулся и заворочался на своей койке, возле двери в испытательную лабораторию. Не приходя в сознание, застонал, и его тело содрогнулось, будто в конвульсиях.
Кохлин постучал по радио у себя на воротнике.
– Капитан Бракетт, вы слышите? Это Кохлин.
На линии раздался треск, затем голос Бракетта:
– Слушаю, сержант. Говорите.
– Тут уже начинается!
– Не позволяйте этим тварям покинуть лабораторию живыми, – прокричал Бракетт.
– Так точно, сэр!
Наварро схватил сложного вида приспособление, оснащенное сетью, все еще намереваясь поймать паразита, который выскочит у Джоплина из груди.
– Назад, Наварро, – приказал Кохлин. – Сейчас не до ловли.
– Сержант… – попыталась возразить доктор Идальго.
Теодора Комиски подняла обе руки, призывая к примирению, словно у них было время на обсуждение. Слишком много людей сейчас пытались помешать Кохлину выполнить его работу. Ему требовалось подкрепление. Но Гинзлер был в коридоре, где сержант оставил его охранять лабораторию снаружи.
Когда Кониг извернулся, распахнув глаза и начав судорожно вдыхать воздух, Кохлин отошел к автоматической двери, стукнул рукой по панели, и та открылась. Затем повернулся, чтобы позвать Гинзлера.
С той стороны двери стоял чужой, в семь футов
[9] ростом, с черной кожей, такой рельефный, словно его создал какой-то безумный архитектор плоти. Когда он потянулся к сержанту, с его челюстей стали стекать вонючие, вязкие слюни.
Кохлин в ужасе закричал и вскинул пистолет, но было слишком поздно. Чужой схватил сержанта, просто раздавив руками. Кохлин все же нажал на спуск, но пули попали в пол, стену и Зака Ли, убив того на его койке. Затем чужой поднял хвост и точно, будто фехтовальщик, пронзил сердце морпеха.
