– Проучить бы этого мерзавца, – поделился тогда Ермолов, – да ждут более важные дела.
Тревожила его и деятельность Казн-Мухаммеда, насаждавшего в то время в горах Дагестана и Чечни шариат.
Миновав перелесок и перебравшись через мелкую речушку, они подъезжали к казачьему посту. На длинных неотесанных столбах высилась наблюдательная вышка, на которой, свесив ноги, сидел казак и внимательно всматривался в приближающуюся оказию. Как только первые всадники поднялись на берег речушки, наблюдатель крикнул вниз:
– Оказия! – И ударил в колокол.
Командир охраны послал на пост вестового. Тот подъехал к воротам поста и громким голосом заорал:
– Что, разини, своих не опознали?
– А вы кто? – спросил офицер поста, подойдя к воротам.
– Сам главнокомандующий Алексей Петрович проезжает нынче, что вам не известно?
– Известно, – спокойно ответил ему офицер и подал знак открыть ворота.
Услышав имя генерала, казаки засуетились, стали подтягиваться, поправлять папахи, то есть приводить себя в вид.
– Как дела, братцы? – въезжая в ворота, спросил Ермолов у стоящих на вытяжку казаков. Но ответа не получил.
Навстречу ему уже спешил казачий офицер.
– Хорунжий Щедрин, ваше превосходительство! На вверенном мне посту – без происшествий!
– Молодец! Из Ищерской будете?
– Так точно, оттуда. Но я, ваше превосходительство, из гребенцов, родом из станицы Червленной.
– Стой! Стой! – остановил он его. – А не моего ли тезки ты сынок?
– Ваша правда, ваше превосходительство, моего отца Алексеем Петровичем зовут, он атаман в Червленной.
– Знаю, знаю, недавно виделись, – как уже со знакомым повел разговор с хорунжим Ермолов.
– Ну, покажи свое хозяйство.
Погорелодубский пост располагался на берегу Терека. В его задачу входило не пропускать горцев с правого берега для грабежей на Военно-Грузинской дороге и следить, чтобы непокорные кабардинские князья не прорвались для злодеяний в Малую Кабарду.
Поднявшись на вышку, Ермолов внимательно осмотрел местность. Обзор был великолепный.
– А это что? – спросил он у хорунжего, увидев на вышке шест с паклей и бочонок с мазутом.
– Это условный знак. Если к посту подходит много конных и мы не можем справиться, то ночью зажигаем факел и сообщаем об этом соседним постам. Днем оповещаем выстрелом из пушки.
– Остроумный способ. И используется, как я слышал, издавна.
– Да, это еще с тех пор, как наши пришли на Терек, – гордо отвечал хорунжий.
Проходя мимо выстроившихся в ряд землянок и шалашей, Ермолов спросил:
– А при морозах здесь не холодно будет?
– Если ударят морозы, мы расквартируемся в Пришибе, – бойко докладывал хорунжий. – У нас там есть казарма. А погреться или переждать непогоду, тогда уже здесь.
– Вот это правильно, – сказал Ермолов и попрощался с казаками.
Оказия тронулась, когда солнце стояло уже над папахами. В зените парил орел. Широко распластав крылья, он то застывал в воздухе, то внезапно, припав на одно крыло, скользил вниз, кружа над оказией. А она, растянувшись, двигалась, чтобы к вечеру быть во Владикавказе.
Глава VIII
Волнения и тревоги на Кавказе
1
Ермолов в Тифлисе. Штаб главнокомандующего, казенные учреждения, офицерские дома, казармы, школы, церкви, магазины придавали городу европейский вид. Но стоило отойти в сторону от центра, картина менялась. Здесь преобладали двухэтажные и одноэтажные дома с навесами и балкончиками, со створчатыми персидскими окошками и узкими входами.
По улицам тащились ослы с седоками и грузом, караваны верблюдов, одноколки и продавцы самой различной снеди с огромными подносами на головах. Вопли, выкрики, шум, смех, песни, ругань – все это говорило о близости базара. Здесь бродили и русские поселенцы, и грузины – жители города, и солдаты, армяне, персы, евреи. Разноголосый, многоязычный гул стоял над базаром.
Тифлис, уже забывший об ужасном погроме Ага-Магомед-шаха, жил весело и беззаботно за штыками русских солдат.
Ермолов собрал офицеров штаба, чтобы те доложили ему о положении дел и состоянии края. А заодно узнать, какие толки и слухи ходят в связи со смертью императора.
Преданные люди уже сообщили Ермолову о том, что часть русской администрации, услышав о смерти царя, даже обрадовалась, надеясь, что со сменой царствования произойдет и смена власти в крае. Ермолов был не так прост, каким хотел казаться. Некоторая его грубоватость и откровенность в разговоре была не менее чем манерой, за которой скрывался очень умный и, когда было необходимо, тонкий и дальновидный политик, мстительный и злой в своем остроумии человек. И сейчас, когда решалось, сколько ему быть наместником на Кавказе, хозяином армии и края, он хотел знать, кто остался ему другом и кто уже готов отдалиться.
Первым с докладом приехал Тифлисский губернатор генерал-майор фон Ховен. Ермолов молча выслушал его доклад о делах и положении в городе и остался доволен. Доложили и другие. Оставив фон Ховена, остальных он отпустил. Вскоре прибыл генерал-майор Вано Эристов, ранее командовавший 2-й бригадой 20-й пехотной дивизии, а сейчас причисленный к штабу главнокомандующего. Этого генерала особенно любил Ермолов и неоднократно отлично аттестовал его перед военным министром и главным штабом в Петербурге. Вместе с ним приехал Валериан Григорьевич Мадатов, генерал-майор, старый друг и сподвижник Ермолова, участвовавший с ним в наполеоновских войнах и в походе на Париж. Мадатов был болен «ногами», как определил болезнь лечащий его врач. Запущенный ревматизм и геморрой, обычные спутники кавалеристов, мучили генерала, и он собирался в ближайшее время отправиться на воды в Пятигорск.
Когда Мадатов рассказал ему об этом, Ермолов не преминул поделиться с собравшимися.
– А я как раз усилил там защиту минеральных источников, расселив по новым станицам казаков.
Действительно, признавая полезным занять несколько передовых пунктов и заселить их новыми станицами, Ермолов перед этим приказал выселить из станицы Александровской 385 семей, из числа которых 100 семей образовали станицу Кисловодскую, 50 – положили начало станицы Бугурустанской и 250 семей основали на реке Бугунте станицу Ессентукскую. Из Георгиевской станицы выселены были 200 семей, которых поселили около Горячих вод, около Пятигорска, и они образовали станицу Горячеводскую.
Мадатов, живой и веселый армянин, отчаянный рубака, приятель Дениса Давыдова, знавший на вкус чуть ли не все вина и водки стран, через которые он проходил в Отечественную войну, выслушал Ермолова и сказал:
– Вот спасибо, Алексей Петрович, вот спасибо, дорогой! Теперь я смело могу ехать на воды – отдохнуть и полечиться. Отпустишь?
