Дана в Санкт-Петербурге в 5 день сентября 1905 года.
Печать воен. Ордена
Свят. Великомуч.
И Победоносца Георгия
Управляющий делами капитула ордена
Злобин
Делопроизводитель (подпись неразборчива)».
- А вот и князенька! - едва ли не хором воскликнула компания при появлении невысокого черноусого каперанга с горскими чертами лица.
Непенин взял его под руку:
- Рекомендую, князь Михаил Борисович Черкасский. Черные очи, но светлая голова. Самого Колчака подсидел… Ну-ну, шучу! Просто, Оленька, Александр Васильевич сам завещал ему свой стол.
- Вы и вправду - князь? - простодушно удивилась королева вечера.
- Князь, князь, - усмехнулся Черкасский, - на Кавказе так говорят: два барана имеет, уже князь.
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Князь Черкасский Михаил Борисович, представитель древнего кабардинского рода, 1882 года рождения. Мичманом с 1901 года.
Православный. Женат. Артиллерист 2-го разряда. В чине за отличие. Портартурец.
Кавалер четырех орденов с мечами и Анны за храбрость. Начальник оперативного отдела штаба Балтийского флота. Разработчик и участник важнейших операций флота во все годы германской войны.
Среди всей этой молодежной в общем-то компании лишь один человек мог запросто хлопнуть хозяина по плечу и хитро подмигнуть: «Помнишь «Париж Востока»? Как знатно гудели в шанхайской «Астор-Хауз»! А американочек из консульства?»
Контр-адмирал Михаил Коронатович Бахирев, начальник 1-й дивизии крейсеров, старый соплаватель Непенина еще по китайским рекам в допортартуровские времена, многое мог напомнить приятелю, но держался церемонно и чинно, как подобает почти свадебному адмиралу.
Пользуясь тем, что Грессер, вытащив граммофон из «кунацкой», вальсировал с Ольгой Васильевной, Ренгартен и Черкасский отозвали Непенина в кабинет.
Ренгартен плотно прикрыл дверь:
- Адоиан Иванович, позвольте не мудрствуя лукаво. Канин - на лопате… Штабной народ желает на царствие болярина Непенина.
Адмирал хмыкнул:
- А хорошо ли думато?
- Хорошо. И много. И не одной головой.
- Увольте, увольте! Я здесь на месте. Какой из меня флотоводец?! Я ведь и академии не кончал.
Ренгартен саркастически усмехнулся:
- Канин академию кончил по первому разряду… А флот и ныне там.
- Чем Канин вам нехорош?
- Канин хорош как техник минного дела, - пришел на помощь Черкасский, - но стратег он никакой.
После смерти адмирала Эссена в 1915 году Балтийский флот принял 53-летний вице-адмирал Василий Александрович Канин (1862-1927).
Ренгартен рубил с плеча:
- Ставка имеет к Канину две большие претензии: бунт на «Гангуте» и затяжка десанта в Рижском заливе, задуманного лично государем1.
- У него нет оперативной воли, - снова вступил Черкасский.
- Не зрит дальше минных полей и сетевых заграждений…
- Будет, будет! Совсем старика в порошок стерли.
Князь умел убеждать горячо и мягко - неотразимо.
- Адриан Иванович, вы и сами знаете. Нынче война умов. А не титулованных дипломов. Кто кого передумал, тот и победил. И штаб, и ставка. И генмор - все знают, сколько раз вы немцев передумывали.
- Думать - одно. Воевать - другое.
- Помилуйте! Да как же воевать не думавши?! Вы вон любой маневр немцев наперед знаете. Кому, как не вам, оперативные карты в руки?!
- Вы нам идею бросьте, - потрясал руками Ренгартен, - а мы костьми ляжем - до пунктиков разработаем. Поможем, чем сможем! Весь штаб челом бьет! Матросы, и те в вас верят: «Адриан знает. Адриан не подгадит».
Непенин молчал.
- Господин адмирал, какой сигнал прикажете набрать? - нарушил паузу Черкасский.
- «Добро» до места.
- Есть!
- Да мало я верю в ваше предприятие, - вздохнул Непенин.
- Бог дал путь, а черт кинул крюк.
- Будешь плох… - начал Черкасский.
- На бога надейся! - нечаянно перебил его Ренгартен.
И расхохотались втроем. Облегченно.
Непенин не знал и знать не мог, что разговор этот замыслен был Грессером спустя неделю после того, как Колчак отбыл на Черноморский флот.
- Ну вот, - сказал Грессер в укор «морским другам», - Колчак Босфор с Дарданеллами возьмет, а мы с Каниным и Ирбена лишимся. Надо действовать!
Ренгартен набрасывал на бланке юзограммы портрет Черкасского. Князь курил сигару. Довконт чинил карандаши.
В распахнутый иллюминатор врывались весеннее солнце и гоготанье дерущихся бакланов.
- Пиши протокол, Федя! - скомкал неудавшийся портрет Ренгартен.- Протокол беседы номер…
Все беседы свои на государственно-политические темы они записывали. Зачем? Для кого?
Они были штабистами среднего звена. Офицеры не родовитые, исключая Черкасского, без связей при дворе и высшем свете. Но они не считали себя винтиками морской машины. В свои тридцать два (Довконт и Грессер), тридцать три (Черкасский), тридцать пять (Ренгартен) они полагали, что могут влиять если не на ход истории, то на исход морской войны.
Что внушало им эту уверенность? Горнило Порт-Артура, через которое они прошли (кроме Довконта), Больза, позор Цусимы и развал флота, пережитые остро, но деятельно? Тщеславие молодости? Школа Эссена?
Должно быть, все, вместе взятое. У них были светлые головы и смелые души. Этого довольно, чтобы не влачить юдоль чиновника. Они справедливо полагали, что читать протоколы их бесед будут историки.
И до скончания двадцатого века о них помнили, думали, размышляли.
Александр Солженицын назвал их в «Красном колесе» «морскими декабристами». Валентин Пикуль в «Моозунде» - «офицерским подпольем». Мемуаристы всех политических цветов причисляли их то к «кружку патриотов», то к «масонской ложе», то к «кучке заговорщиков-монархистов», то к «партии флотских прогрессистов».
Их было шестеро. Трое в штабном ядре - Ренгартен, Черкасский, Довконт; трое во флотском рассеянии - кавторанги: подводник Николай Грессер, главный редактор «Морского сборника» Константин Житков и старший офицер линкора «Полтава» Алексей Щастный.
Они не были ни масонами, ни заговорщиками, ни ура-патриотами. Они были офицерами, не безразличными к судьбе флота и Отечества.
Гребцы истории, они пытались направить ее галеру подальше от гибельных скал.
Принтограмма № 4
«…Я распахнул дверь, готовый увидеть лицо своей смерти, и… застыл как соляной столп. На пороге стояла запыхавшаяся от крутой лестницы Тереза. Она была в длинном, светлом по весне платье, с букетиком флердоранжей на белой шляпке.
