ИЗ ПИСЕМ ВИЦЕ-АДМИРАЛА А. В. КОЛЧАКА АННЕ ТИМИРЕВОЙ:
«11 марта 1917 года. Линейный корабль «Императрица Екатерина»
…Несколько дней тому назад, 7 марта, я получил письмо Ваше из Петрограда, написанное 27 февраля. Я пришел 1 марта вечером из Батуми и получил телеграмму от Родзянко, в которой сообщалось о падении старого правительства, а через день пала сама династия. При возникновении событий, известных Вам в деталях, несомненно, лучше, чем мне, я поставил первой задачей сохранить в целости вооруженную силу, крепости и порты, тем более что получил основания остановить появление неприятеля в море после 8 месяцев пребывания его в Босфоре. Для этого надо было прежде всего удержать командование, возможность управлять людьми и дисциплину. Как хорошо я это выполнил - судить не мне, но до сего дня Черноморский флот был управляем мною решительно, как всегда. Занятия, подготовка и оперативная работа ничем не были нарушены, и обычный режим не прерывался ни на один час. Мне говорили, что офицеры, команды, рабочие и население города доверяют мне безусловно, и это доверие определило полное сохранение власти моей как командующего, спокойствие и отсутствие каких-либо эксцессов. Не берусь судить, насколько это справедливо, хотя отдельные факты говорят, что флот и рабочие мне верят.
Мне очень помог в ориентировке генерал Алексеев, который держал меня в курсе событий и тем дал возможность правильно оценить их, овладеть начавшимся движением, готовым перейти в бессмысленную вспышку, и подчинить его своей воле. Мне удалось прежде всего объединить около себя всех сильных и решительных людей, а дальше уже было легче. Правда, были часы и дни, когда я чувствовал себя на готовом открыться вулкане или на заложенном к взрыву пороховом погребе, и не поручусь, что таковые положения не возникнут в будущем, но самые опасные моменты, по-видимому, прошли…
Пять ночей я почти не спал и теперь в открытом море в темную мглистую ночь чувствую себя смертельно уставшим, по крайней мере, физически. Ваше письмо, в котором Вы описываете начало петербургских событий, я получил в один из очень тяжелых дней, и оно, как всегда, явилось для меня (независимо от содержания) радостью и облегчением, как указание, что Вы помните и думаете обо мне… За эти 10 дней я много передумал и перестрадал, и никогда я не чувствовал себя таким одиноким, предоставленным самому себе, как в те часы, когда сознавал, что за мной нет нужной реальной силы, кроме совершенно условного личного влияния на отдельных людей и массы; а последние, охваченные революционным экстазом, находились в состоянии какой-то истерии с инстинктивным стремлением к разрушению, заложенным в основании духовной сущности каждого человека. Лишний раз я убедился, как легко овладеть истерической толпой, как дешевы ее восторги, как жалки лавры ее руководителей, и не изменил себе и не пошел за ними. Я не создан быть демагогом - хотя легко было очень им сделаться. Я солдат, привыкший получать и отдавать приказания без тени политики. Десять дней я занимался политикой и чувствую глубокое к ней отвращение. Но мне пришлось заниматься политикой и руководить дезорганизованной толпой, чтобы привести ее в нормальное состояние и подавить инстинкты и стремления к первобытной анархии.
Теперь я в море. Каким-то кошмаром кажутся эти 10 дней, стоивших мне временами невероятных усилий, особенно тяжелых, так как приходилось бороться с самим собой, а это хуже всего. Но теперь хоть на несколько дней это кончилось, и я в походной каюте с отрядами гидрокрейсеров, крейсеров и миноносцев иду на юг…»
12 марта 1917 года
«…Всю ночь шли в густом тумане и отдыха не было, под утро прояснило, но на подходе к Босфору опять вошел в непроглядную полосу тумана. Не знаю, удастся ли гидрокрейсерам выполнить операцию.
Я опять думаю о том, где Вы теперь, что делаете, все ли у Вас благополучно… Я сохранил командование, но все-таки каждую минуту могло приключиться то, о чем и вспомнить не хочется. Противник кричал на все море, посылая открыто радио гнуснейшего содержания, и я ждал появления неприятеля, как ожидал равновозможного взрыва у себя. Прескверные ожидания - надо отдать справедливость… Сейчас доносят, что в тумане виден какой-то силуэт. Лег на него. Конечно, не то. Оказался довольно большой парусник. Приказал «Гневному» топить его. Экипаж уже заблаговременно сел на шлюпки и отошел в сторону. После 5-6 снарядов парусник исчез под водой. Гидрокрейсера не выполнили задание - приказано продолжать завтра, пока не выполнят».
13 марта 1917 года
«…День ясный, солнечный, штиль, мгла по горизонту. Гидрокрейсера продолжают операции у Босфора - я прикрываю их на случай выхода турецкого флота. Конечно, вылетели неприятельские гидропланы и появились подлодки. Пришлось носиться полными ходами и переменными курсами. Подлодка с точки зрения линейного корабля - большая гадость; на миноносце дело другое… Неприятельские аэропланы атаковали несколько раз гидрокрейсера, но близко к нам не подлетали. К вечеру только закончили операцию; результата пока не знаю, но погиб у нас один аппарат с двумя летчиками.
Возвращаюсь в Севастополь. Ночь очень темная, без звезд, но тихая, без волн. За два дня работы все устали, и чувствуется какое-то разочарование.
Нет, Сушон меня решительно не любит, и если он два дня не выходил, когда мы держались в виду Босфора, то уж не знаю, что ему надобно. Я не очень показывался, желая сделать ему сюрприз, - неожиданная радость всегда приятней, не правда ли? Но аэропланы испортили все дело, донеся по радио обо мне в сильно преувеличенном виде. Подлодки и аэропланы портят всю позицию войны. Я читал сегодня историю англо-голландских войн - какое очарование была тогда война на море. Неприятельские флоты держались сутками в виду один у другого, прежде чем вступали в бои, продолжавшиеся 2-3 суток с перерывами для отдыха и исправления повреждений. Хорошо было тогда. Теперь для души ничего нет. Теперь стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошности взорвет корабль, сама зачастую не видя и не зная результатов. Летает какая-то гадость, в которую почти невозможно попасть. Ничего для души нет. Покойный Адриан Иванович1 говорил про авиацию: «Одно беспокойство, а толку никакого». И это верно: современная история войны сводится к какому-то сплошному беспокойству и предусмотрительности, так как противники ловят друг друга на внезапности, неожиданности и т. п. Я лично стараюсь принять все меры предупреждения случайностей и дальше отношусь уже по возможности с равнодушием. Чего не можешь сделать, все равно не сделаешь».
14 марта 1917 года
«…Сегодня надо продолжать практическую стрельбу. Утром отпустил крейсера, переменяя миноносцы у «Екатерины», и отделился. Погода совсем осенняя, довольно свежо, холодно, пасмурно, серое небо, серое море. Я отдохнул эти дни и без всякого удовольствия думаю о Севастополе и политике. За три дня, наверное, были «происшествия», хотя меня не вызывали в Севастополь, что непременно сделал бы Погуляев».1
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ М.И. СМИРНОВА
«Днем и ночью приходили неприятные известия из различных частей флота. Обычным приемом успокоения являлась посылка в часть, где происходят беспорядки, дежурных членов центрального исполнительного комитета для «уговаривания». Результаты обычно достигались благоприятные. Члены комитета в большинстве случаев поступали добросовестно, но в процессе своей работы они все более заметно правели, что вызывало, и это было очевидно, падение их авторитета среди матросов и солдат, все более и более левевших».
