Матвей Трифонов покряхтел:
– Я им уже, что имел, отдал. Есть одна штучка. Не хотелось бы «чмошникам» дарить, но если пошла такая пьянка…
Он пошарил в карманах брюк и вынул трофейный складной нож. Нажал на кнопку, выщелкнулось блестящее лезвие.
– Жалко отдавать, в бою бы мог пригодиться, – повертела перламутровый нож подруга Матвея.
– Детская игрушка. Для боя у меня автомат имеется, пистолет и эсэсовский кинжал. Хотели меня этим кинжалом проткнуть, но не успели. Я опередил. Бери, Люся, меняй не меньше, чем на бутылку спирта.
Люся вернулась быстро. Выгрузила из противогазной сумки две бутылки, банку тушенки и небольшой кулек с мятыми карамельками.
– Ну, вот. Хлеб и огурцы у нас есть, сала немного осталось. Сладкого захотелось, вместо кильки конфет принесла. Отсыпали две горсти.
– Кому война, а кому мать родна, – покачал головой старший лейтенант Трифонов. – Неплохо наша хозчасть поживает. В мою бы роту их, и в штыковую атаку.
Через полчаса компания оживилась. Простые и не слишком видные были все три деревенские девушки. С ними было легко и весело.
Люся со смехом рассказала, как ее безуспешно сватали родители. Но местные парни воротили нос. Давнишняя, еще в детстве, оспа обезобразила лицо, а юность часто бывает безжалостной к бедам других.
Даже самые невзрачные девки чувствовали свое превосходство, имели парней, а матери готовили им приданое.
Люсю открыто не поддевали, но за спиной приходилось слышать всякое. Когда проговорилась, что и ей мать готовит приданое, раздавались смешки. Вряд ли тебе это понадобится в двадцать шесть лет!
Отец любил ее больше других детей, верил, что у Люси жизнь наладится. Перед войной поставил рядом с избой сосновый сруб для ее будущей семьи.
– К чему, папаня? – спрашивала обиженная судьбой девушка. – Людей смешить?
Когда началась война, Люся пошла в военкомат, записываться добровольцем. Отца и брата забрали в первые дни. В доме осталась мать с малышней, да никому не нужная доярка Люся.
Военком, пожилой капитан, стараясь не глядеть на лицо девушки, выслушал ее. Понял, что от безысходности уходит она в армию. Записал без лишних слов в хозяйственную команду.
А мать, прощаясь с дочкой, шепнула ей:
– Там мужиков много, может, найдешь кого. А не найдешь, сделай ребеночка и возвращайся.
– Вот такой материнский наказ я получила, – посмеиваясь, призналась захмелевшая Люся.
– Отец с братом воюют? – спросил Ерофеев. – Вести от них приходят?
– Отец в июле письмо прислал, и больше никаких известий ни от папани, ни от брата.
– На войне письма долго идут, – сказал Матвей Трифонов. – Два-три месяца не срок.
Клава уже открыто прижималась к Феде и шептала какие-то ласковые слова.
– Я, пожалуй, спать пойду, – заявила Люся.
– И мы сейчас пойдем, – шепнула на ухо Клава. – Только не спать…
Погасили лампу. Клава сняла гимнастерку, расстегнула еще какие-то пуговички, и Федя ощутил под пальцами набухшие соски на груди.
Остатки одежды снимали в темноте, но раскинувшееся женское тело было хорошо видно.
– Ой, хорошо как, – дрожа от возбуждения, шептала девушка. – Крепче прижми… я вся твоя.
На соседних нарах ворочалась и никак не могла заснуть Люся. У ней было стройное молодое тело. Болезненная дрожь сжимала низ живота. Ей требовалось то, что получали в эти минуты обе ее подруги.
Нашарив кисет, Люся поднялась и осторожно пошла к выходу. Вдыхая прохладный сентябрьский воздух, не спеша, свернула самокрутку и закурила. Привалившись к брезенту палатки, подумала, что зря отталкивает плотника Тимофея Янютина.
Он, правда, старше ее лет на четырнадцать, рано облысевший, и семья под Ульяновском. Но мужик работящий и деликатный в обращении. Почему бы с ним не сойтись? Не навсегда ведь. Забеременеет – и домой…
В палатку Люся не вернулась. Устав за день, незаметно заснула. Ей снился дом, речка, мать и младшие сестры. Неужели наступит день, когда она их снова увидит.
Самым примечательным человеком в бригаде был командир четвертой роты капитан Журов Михаил Филиппович. Долговязый, сутулый, с морщинистым лицом, он был по возрасту самым старшим из командиров, хотя звание и должность носил невысокие.
Журову было сорок шесть лет, а служить он начал еще в Первую мировую. Куда только не бросала его судьба. Хотя, в отличие от шустрого майора Савелия Лагуты, сам он на рожон не лез. Был на редкость рассудителен, нетороплив в принятии решений, но когда надо, действовал быстро и грамотно.
Журов, кроме своей четвертой роты, командовал диковинной машиной «Клим Ворошилов-2», тяжелым танком с несуразной громоздкой башней, где крепилась гаубица калибра 152-миллиметра. Калибр для танка просто непостижимый – у остальных машин втрое-вчетверо меньше.
Наверное, только в этом танке высотой три с лишним метра мог свободно чувствовать себя засидевшийся в капитанах Михаил Журов, имевший рост метр восемьдесят три. Остальной экипаж (как и принято, в танковых войсках) рост имел мелкий и едва доставал Журову до плеча.
Однако тяжелая машина массой 52 тонны напоминала сарай только очертаниями башни. В умелых руках Журова и его экипажа она проявляла в бою достаточную прыткость в скорости (35 километров) и не уступала в маневренности КВ-1 и «тридцатьчетверкам». Легкие танки были, конечно, более шустрые, но зато Журов превосходил всех своим опытом.
Михаил Филиппович начал воевать в пятнадцатом году, а первым орудием молодого офицера была 152-миллиметровая английская гаубица системы Виккерса.
Тяжелая пушка с оглушительным грохотом выстреливала стофунтовые (40 килограммов) снаряды, а отдача была так велика, что огонь велся с грунта (колеса не выдерживали). За полтора года службы в тяжелом дивизионе подпоручик Журов основательно потерял слух, был дважды контужен, но хваткий и быстро вникающий в службу, стал неплохим специалистом гаубичной артиллерии.
Потом проходил курсы переподготовки, женился и остаток осточертевшей всем мировой войны служил заместителем командира батареи 122-миллиметровых гаубиц фирмы «Крупп». Легкая пушка немецкой фирмы нравилась поручику Журову (его повысили в звании), потому что не так грохотала и легко разворачивалась сметливым расчетом из обученных крестьянских парней, посылая фугасные, осколочные, шрапнельные снаряды весом 21 килограмм точно по наводке.
В семнадцатом году расчет разошелся по домам. Журов (к тому времени капитан и отец двоих дочерей) перебивался случайными заработками. Позже короткое время воевал у генерала Деникина, пока не попал в плен к красным бойцам Тухачевского.
Капитана допросили. Как водится, набили морду за меткую стрельбу по борцам за Мировую революцию и толкнули прикладом в кучу других пленных офицеров. Судьба их была предрешена. Кто-то из молодых плакал, другой порывался поговорить с красным командиром, а большинство угрюмо молчали.
