Тем временем пудель действительно сбился с дороги. Усталые, продрогшие, плелись наши путники, и, куда бы ни сворачивали, всюду расстилалось перед ними снежное поле. Ни кустика, ни деревца, ни одной дорожной приметы, знакомой пуделю. Все замело снегом.
Оба молчали, стараясь не огорчать друг друга. Первым не выдержал пудель.
— Презираю себя! Сбиться с пути собаке! Засиделся на подушке, пригрелся! Вот и потерял чутье. Куда я теперь гожусь?! Мы заблудились по моей вине. Вокруг — никого. Да и кому охота бродить по полю в такую погоду! Мы одни. Никто не придет к нам на помощь! Никто не выручит из беды!
И вдруг ветер донес издалека слова песенки:
Но кто идет
Друзьям помочь,
Тому всегда тепло.
— Ты слышишь? — встрепенулась Веснушка.
Из снежной мглы вынырнул Трубочист. Но не прежний, не игрушечный, а настоящий рослый мальчик.
Веснушка и пудель уставились на него, не зная, что и думать.
Трубочист поспешно скинул с плеч курточку и закутал озябшую Веснушку.
— Эх ты! — с упреком обратился он к пуделю. — Не мог одеть девочку потеплее!
— Оплошал… — пробормотал пудель. — Забыл, что бывают вьюги.
— Какой хороший сон! — пролепетала Веснушка. — Мне стало тепло, и Трубочист здесь… Как жалко, что сны кончаются.
— Это не сон, — сказал Трубочист. — Я останусь с тобой навсегда.
— Но ведь ты был игрушечный… — все еще не веря своим глазам, сказала Веснушка. — И даже не заводной… А теперь… Как это случилось?
Тут только Трубочист оглядел себя и понял, что он — настоящий, живой, долговязый мальчик. Он развел руками.
— Не знаю, — признался он.
— Чудак! — удивился пудель. — Стал человеком, а как — не заметил.
— Человеком? — Трубочист все еще не мог поверить своему чудесному превращению. — Значит, я теперь могу быть не игрушкой, а другом?
— Конечно! — подтвердила Веснушка. — Только чур — уговор: за косички не дергать!
— И за хвост не таскать! — предупредил пудель.
— А это делают все настоящие мальчишки?
— Все до единого, — кивнул пудель.
— А я что, игрушечный? — И Трубочист на радостях дернул за косички Веснушку и за хвост пуделя. — А теперь, — сказал он, — куда вы, туда и я! Прыжок, ты знаешь дорогу! Веди же нас. Ну, что же ты стоишь на месте?
— Пни меня лучше сапогом или ударь метелкой, — жалобно ответил пудель. — Я сбился с пути. Я недостоин называться собакой. — И он завыл.
— Перестань! — прикрикнул на него Трубочист. — Этим делу не поможешь. Говори, дорожные приметы помнишь?
— Все до единой. Кривое мертвое дерево — раз! Табличка с надписью — два! Серая калитка — три!
И…
Не успел он договорить, как туман рассеялся словно по волшебству, и все увидели и кривое мертвое дерево, и табличку на нем, и серую калитку. Путники, сами не зная этого, были у цели. Так нередко случается в жизни: цель достигнута, но туман сомнений скрывает ее от нас до поры до времени.
— Она! — взвизгнул пудель. — Пусть я стану кошкой, если это не та самая калитка!
Веснушка привстала на цыпочки. Надпись на табличке гласила:
«ТУПИК ЧЕТЫРЕХ МОКРИЦ. СОБСТВЕННЫЙ ДОМ СКУКИ».
— Значит, я шел правильно! Я не потерял чутья! Я могу служить людям! Никогда, никогда больше я не вернусь на мягкую подушку! — кувыркаясь от радости, повторял пудель.
— Теперь надо проникнуть в дом, не вызывая подозрений, — сказал Трубочист. — Я выманю Фунта через печную трубу на крышу. Мне это легче всего. Я — Трубочист.
— Будь осторожен. Не попадайся Скуке на глаза, — предупредил пудель. — Найдешь Фунта, волоки, как бы ни царапался.
— Без кота не уйду, — пообещал Трубочист. — Ждите меня на опушке леса в покинутом шалаше.
— Не робей! — шепнула ему Веснушка. — Держи себя в руках. Сумеешь?
Трубочист усмехнулся:
— Что я, игрушечный?
И он помахал друзьям на прощание метелкой.
Возле калитки не было ничьих следов. Трубочист протянул было руку, чтобы открыть калитку, как вдруг…
Скрежеща ржавыми петлями, она распахнулась перед ним настежь, точно кто-то давно уже поджидал Трубочиста.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Раз в году в доме Скуки был праздник. Скука праздновала свои именины. В этот день с зарей в сером доме начиналась суета. Слуги обметали с карнизов пыль, осевшую за двенадцать месяцев, обленившиеся за год полотеры кряхтя натирали полы, на кухне пеклись тощие пироги, а сама Скука вставала позже обычного и надевала поверх серого платья белый пикейный воротничок. Позавтракав, она доставала из пузатого комода вышитый бисером кошелек и, порывшись в нем, вынимала из него заржавленный ключ. Вручая его старику привратнику, она из года в год повторяла одну и ту же фразу: «Ступай отвори калитку и посмотри, не идут ли гости».
После этого она садилась в кресло и, сложив на коленях праздные руки, глядела не отрываясь в окошко. Время ползло медленно, как червяк. Скука прислушивалась — не заскрипит ли снег под чьими-нибудь торопливыми шагами. «Гости любят опаздывать», — зевая, думала Скука.
Но вот наконец начинали собираться гости. Из года в год одни и те же: пестро одетая дама, известная на всю округу тем, что за всю жизнь не пришила ни одной пуговицы и не прочитала ни одной книжки, косматый поэт, супруги лавочники, чья бакалейная лавка была неподалеку, и, разумеется, тетушка Лиза. Она доводилась Скуке двоюродной сестрой!
Скука принимала поздравления. Гости рассаживались, ведя неторопливую беседу. Пестро одетая дама выкладывала городские новости, супруги бакалейщики толковали о ценах на сахар и крупу, а поэт читал длинные-предлинные стихи, из которых нельзя было запомнить ни строчки.
Солнце садилось. Скука провожала гостей до калитки. Привратник поворачивал ключ в замке и возвращал его Скуке. Она прятала его в шитый бисером кошелек и запирала в ящик комода. Сняв белый пикейный воротничок, Скука ложилась спать. Так из года в год Скука праздновала именины.
В этот раз Скука, как обычно, принарядившись ради торжественного дня, вызвала старика привратника и вручила ему ключ.
