Опасаясь возможного взрыва носовых десятидюймовых погребов, я убрал всех людей с мостика и велел быстрее спускать шлюпки. Однако задача эта была не из легких. Состояние моря было еще значительно свежее; крен на левый борт и дифферент на нос все увеличивались с каждой минутой.
Спускаемые гребные суда разбивались о борт в щепу, обрывались тали. Благополучно удалось спустить с мостика лишь капитанский катер. В сумерках мне было плохо видно, как шло дело со спуском шлюпок, которыми распоряжался старший офицер, но у меня уже не было сомнений, что корабль начинает тонуть, переворачиваясь на левый борт, почему и была дана команда «Спасайся, кто может!» с указанием покидать корабль с правого, подветренного борта, стараясь не держаться близко от него.
Носовая часть совершенно ушла в воду, и волны стали обрушиваться на мостик, когда я ясно почувствовал, что внутри корабля какие-то переборки не выдержали, послышался отдаленный грохот, и что-то внутри корпуса посыпалось к носу - это могли быть сорванные котлы носовых кочегарок.
Взяв себе пробковый матрас из кем-то расшнурованной и брошенной на мостике койки, я завернулся в него и, кое-как обвязав вязки (они наполовину были оборваны), стал ожидать своей участи. Набежавшей на мостик волной я был подхвачен и брошен в открытый порт правого носового шестидюймового барбета, в котором и застрял, но следующая волна выжала меня из порта и бросила на свободную воду.
Дальше начиналась индивидуальная борьба каждого находившегося в воде за свое индивидуальное существование. На этом, собственно говоря, и заканчивается избранная мной тема…»
Глава шестая
КОМАНДЕ - ЗА БОРТ!
Москва. Февраль 1983 года
Дневник Иванова-Тринадцатого неожиданно продолжился и дополнился записками другого офицера - лейтенанта В. Совинского, старшего минного офицера крейсера «Пересвет». По негаданной удаче они попались мне в журнале «Морские записки» за 1945 год, издававшемся в Нью-Йорке.
ВИЗИТНАЯ КАРТОЧКА. Вячеслав Николаевич Совинский родился в 1894 году. Окончил Морской корпус в 1914 году. За боевые отличия произведен в лейтенанты. Кавалер ордена Станислава III степени с мечами и бантами. В гражданскую воевал в армии Колчака. Эмигрировал в США, где скончался 4 апреля 1962 года в техасском городе Хьюстоне.
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Тропики… Жара… Идем в Индийском океане в полной боевой готовности. С борта ни одного огонька. В кают-компании все иллюминаторы задраены на броневые крышки. Визжат вентиляторы… Воздух накалился так, что даже «пеперминт» со льдом не освежает.
Ужин закончен. Перешли в кресла под световой люк, откуда через приоткрытую щелку, закрытую темной фланелью, чуть тянет вечерней прохладой. Разговор не клеится.
Из люка доносится придавленный голос вахтенного боцманмата Самойлова:
- Говорю вам, робяты, есть у него душа. Как окрестят корабль при спуске, так ен и живет. Если другой какой погодя то же имя носит, так та же душа в его перебирается и живет, хоча триста лет ей.
Мы невольно прислушались. Молодые матросы, по-видимому, мало убежденные Самойловым, задавали ему каверзные вопросы: как быть с «Полтавой», переименованной теперь в «Чесму»? Чья душа в ней: старая ли - «Полтавы», или заменена теперь душой «Чесмы», «али обе вместе»?
Звонок из каюты старшего офицера, вызвавший вахтенного, лишил нас возможности услышать, как вышел из трудного положения Самойлов. Разговор невольно перешел на затронутую тему.
Лейтенант Кузнецов, спасшийся с потопленного «Эмденом» «Жемчуга», всегда настроенный несколько мистически, горячо стал на защиту мнения Самойлова:
- Господа, не смотрите так легко на эти вопросы. Я утверждаю, что есть что-то такое, что нам совсем не понять. Почему «Новикам» всегда не везло? Почему «Марии» обязательно тонут? Почему Генмор не рискует больше назвать корабль «Русалкой»? Нельзя отрицать что-либо потому, что законы математики и физики не дают прямых объяснений… Что-то есть. И Самойлов, может быть, прав, подойдя к этому вопросу попросту: дали имя - появилась душа.
Третий день реет шторм.
Стоим в Порт-Саиде. Занимаемся ремонтом механизмов, несколько размотанных за длинный переход из Японии.
Ждем приказ идти на Мальту.
Сегодня моя очередь стоять «собаку» (вахта с полуночи до четырех утра). Выхожу наверх. Дождь… Пронзительный ветер.
Лейтенант Смиренский сказал, что канаты плохо держат (сосед-англичанин за его вахту наваливался раз пять), командир не спит и каждые полчаса выходит наверх, - одним словом, «Всех благ!» - и радостно юркнул вниз, в люк.
Глаза постепенно привыкли к темноте. Вырисовывался высокий борт соседа-англичанина. Осмотрев все канаты и обойдя корабль, возвращаюсь на ют.
- Кто на вахте?
Голос из темноты:
- Самойлов, вашсокродь!
Самойлов - молодчина, старый боцманмат, видавший виды, что называется, надежный человек. За всем присмотрит, вовремя все доложит.
- Что, Самойлов, мокро?
- Так точно, вашсокродь, мокровато малость!
Обыкновенно после такого вопроса, показывающего, что официальная часть закончена, Самойлов начинал разговор.
Ночной разговор на вахте особенный. Его не опишешь. Это то, что Станюкович называл «лясничаньем». Чего-чего в нем только нет! В нем воспоминания о прежних плаваниях, и забота о своем корабле, и глубокая философия простого человека. Разговор, в котором забываются подчиненный и начальник, но в котором остается улавливаемая лишь чутьем грань между старшим и младшим, где зналось, что можно сказать и вспомнить, а что нельзя.
Но сегодня Самойлов разговора не заводит. Чувствуется, что есть что-то такое, что его заботит, но чего он высказывать не рискует.
Время в свежую погоду летит быстро. Вот пробило 6 склянок, вот 7…
Вдруг слышу сзади шепот Самойлова:
- Вашсокродь, а вашсокродь…
- Чего тебе, Самойлов?
- Вашсокродь, а знаете, что вам доложу: старик наш не хочет идти в Средиземку!
От неожиданности не понимаю, в чем дело.
- Что ты чушь городишь? Какой старик?
- Да наш старик. «Пересвет» наш.
- Вот тоже выдумал! Откуда ты взял?
- Никак нет, не выдумал. Сами посудите. Прислали с Балтики лучших ахвицеров, а из Владивостока вышли - на камни сели. В Японии в док вошли - на что опытные инженеры, а тут посадили так, что котлы покривились. Лишний месяц в доку простояли. Опять же в Суэцком канале лоцмана, поди, по тридцать лет служат, всякие корабли проводили, а наш поперек поставили, так что ни взад ни вперед. Сколько возиться пришлось, чтоб снова в канал войти… Помяните мое слово, вашсокродь, не хочет «Пересвет» в Средиземку идти…
