Смит, которому не терпелось поскорее убраться, велел Мэри и Евангелине сесть в коляску, а Эндрю — взять поводья. Меня он усадил на почетное место рядом с дамами, а сам с мешком втиснулся на облучок, поближе к Эндрю.
— Теперь гони, — приказал ему Смит. — А выедем за город, стегай этих кобыл так, чтобы прокляли отца и мать.
Капустноголовый тип, что удивительно, внял приказу. Впрочем, никогда не угадаешь, что у таких на уме.
Уже на берегу, у яла, Смит осадил кляч и велел нам убираться из коляски.
Эта часть суши была так зелена, что от одного взгляда мутило. Зелень лезла отовсюду. Ветки и листья торчали во все стороны, огромные, как китовые плавники, а корни силками опутывали ноги.
Я не упоминал о зубах Смита? Они большей частью сгнили за годы плаваний. В этом он, однако, походил на остальных членов команды. Немногие из нас сохранили зубы в целости. Меня, бристольского пса, не считай, как и себя, и Билли Бонса — видно, он проспиртовался целиком, оттого их и сберег. У Кровавого Билла тоже был хороший оскал, но ему это полагалось, как сущему зверю. У прочих же моряков, включая Смита, во рту осталось сплошь гнилье. Я помню, как он ухмылялся, стоя рядом с Черным Джоном.
— Открывай мешок, — приказал мне Смит и осклабился. У него в пасти даже язык не мелькнул — только черный провал, будто пустая могила. Я понял, что Смит не видел сокровищ — так спешил смыться из города. А теперь захотел посмотреть. — Стоп, погоди, — оборвал он меня и ткнул в Евангелину: — Ты неси мешок сюда. Сейчас вместе откроем. — Он оглянулся на прибрежные заросли. — Посмотрим, что прячется под этой шнуровкой.
Евангелина по привычке взвизгнула. Смит даже не попытался ее утешить.
— Ты меня поцарапала, когда брила. Я не жалуюсь — сделанного не воротишь.
Мэри взяла сестру за руку и метнула в Смита такой взгляд, что я бы за него испугался, если бы не хотел убить. Смит велел мне стеречь Мэри и Эндрю, а сам направился к Евангелине.
Я был намерен избавить мир от Генри Смита. Мой план заключался в том, чтобы позволить ему взять из мешка часть камней и набить ими карманы, а остальную часть выкупа отвезти на корабль. Представь: вся команда, галдя и распихивая друг друга, собирается делить добычу, и тут вперед выходит Черный Джон. Он разрезает мешок. Наши опять поднимают галдеж, видя россыпи монет, золота, драгоценностей и прочего добра, и тут я спрашиваю: «А где мистер Смит?» «И то верно, где он?» — удивляются все, озираясь и разыскивая штурмана. Никто из тупиц не подозревает уловки. «Погодите-ка, — говорю я. — Помнится, тут было больше. Большой зеленый камень пропал, а с ним и желтый, как тигриный глаз. В мешке были, а теперь их нет. Любопытно. Спросите мистера Смита, помнит ли он». Капитан, конечно, тут же пошлет за Смитом, который сразу по приезде отправился отдохнуть от трудов. Пью или кто еще выволочет Смита на палубу, где тот начнет клясться и божиться, что никого не обманывал, но скоро прекратит вопли, когда команда прижмет его к стенке. Тут Смит закричит, что камни забрал я, а его подставил. Я спрошу: «А зачем тогда мне рассказывать о них капитану?» Кто-нибудь непременно крикнет: «А вот и камень, о котором говорил Сильвер, — желтый, как тигриный глаз!» Смита привяжут к мачте. Он будет клясть меня на все лады, но это ему не поможет. Каждый будет рад пырнуть его кинжалом, и я в том числе. А потом Генри Смита отправят на дно кормить рыб.
Таков был мой план. И надо же было двум глупым крысам — морской и сухопутной — его погубить!
Смит подцепил из мешка монету и сунул Евангелине в ладонь, спрашивая, как ей это нравится. Мэри притянула сестру к себе. Смит расхохотался. Эндрю, не сходя с места, поливал его какой-то неслыханной бранью. Верно, то были местные, каролинские проклятия.
— В мешке есть кинжал, — тихо сказал я Мэри. — С красными камешками. Вели сестре достать его оттуда и уколоть — несильно, вот так. Смит отвлечется, а там уж я его отправлю к праотцам. Они, правда, не очень-то его ждут об эту пору, но принять не побрезгуют. Главное, не тяните.
Уж сколько лет прошло с тех пор, а память возвращает меня туда снова и снова. Иногда на море наступает штиль. В такие дни только и остается, что перебирать прошлое — о чем еще думать моряку, как не о себе? Мои руки не созданы для того, чтобы молотить пшеницу или собирать хлопок. Им больше подходит чинить тросы, поднимать паруса и крутить штурвал. Да еще убивать. Теперь я хочу написать еще об одном, прежде чем свалюсь в лихорадке. Такой момент настал.
Я долго думал о нас с тобой и о том, что между нами было. О последней тайне. О том, что развело наши пути. Мы были друзьями. Жаль, что доски этого корабля верны мне больше, нежели твое живое сердце, но, видно, ничего не поделать. Разверни корабль.
Есть у меня присказка: «Черного кобеля не отмоешь добела». Мы с тобой оба черны и белыми уже не станем. Разверни корабль.
Вот что я тебе еще скажу: этот мир создан людьми, и никем другим. А если его создали люди, то нет другого суда, кроме людского. Зачем кого-то вешать в таком мире? Не судьи здесь правят. Разверни корабль. Вели лечь в дрейф.
Что с нами стало? Меня в дрожь бросает, как подумаю, что Сильверу суждено повиснуть в петле. Это наш мир. Справедливости нет — ни для меня, ни для кого. Это я тебе говорю, и можешь проклясть Соломона за то, что сказал иначе. Каждый день кто-то уходит, а кто-то остается лежать в грязи. Разверни корабль. Вели обрифить грот.
Жар идет.
Я не буду спать.
Поверни вспять.
Поверни вспять.
Мне пора вставать.
* * *
Черт дери эту лихорадку!
Будь она неладна!
Я выпил бренди, как вышел из забытья. Бренди не лечит, зато убирает боль. Как видишь, я не стал зачеркивать того, что написал в бреду. У меня даже бредни выходят складно.
О чем бишь я начинал говорить?
О цифрах 1303. Это ключевой код, тот, что объединяет все загадки воедино, связывает их в одно целое, как та бечева, за которую мы с тобой тянули. Но куда она ведет нас — вот в чем вопрос.
Эдвард знал смысл этого числа. Знал с самого начала — и ничего не сказал. А я знаю, за что король уничтожил его семью и почему отец доверил ему одному книгу тайн.
Впрочем, я заторопился.
Проклятая лихорадка.
Да, чуть не забыл: я же рассказывал о том дне в Каролине. О моей Мэри, твоей Евангелине и Генри Смите, покойнике.
Мэри шепнула сестре, чтобы та схватила кинжал, но не успела Евангелина и пальцем пошевелить, как Эндрю бросился на Смита.
— Стой! — закричала Мэри, но было уже поздно: Смит выхватил шпагу, и Эндрю, как все сухопутные крысы, налетел прямиком на острие. Тут-то и я обнажил клинок.
Смит осклабился во весь рот.
— Теперь ты умрешь, попрошайка, — протянул он, пока я, сам не зная зачем, глазел в его пасть. Где-то в той дыре мне померещилась парочка целых зубов, которые, будто часовые, стерегли его никчемные потроха.
