Я перевел взгляд на Алёну, она все еще смотрит недовольно,
сказал напоминающе:
— В самом начале скачивали все, ты права. Когда была
неразбериха. Потом началась разъяснительная кампания по защите авторских прав,
и вот тут одни перестали скачивать бесплатно, другие же сказали, что им
плевать: воровали и воровать будут. Вот эти и пойдут в топку. Понимаешь, нельзя
судить человека за каннибализм в двадцатом тысячелетии до новой эры или даже у
папуасов, которых открыл Миклухо-Маклай, но в двадцатом веке — уже
преступление. Так и с сетевым пиратством, только с ним сроки от «можно» до
«нельзя» очень короткие, как и вообще в нашем все ускоряющемся мире. Словом,
можно представить себе, что проверка годности для Перехода будет идти именно по
морально-этическим правилам.
Подъехал другой столик, поменьше, десятки чаш с затейливыми
фигурками мороженого покатились по кругу. Алёна придержала одну и равнодушно
потыкала ложечкой.
— А где твой кофе, — поинтересовалась она,
оглядываясь по сторонам, — без которого жить не можешь?
— Это я без тебя жить не могу, — ответил я. —
А кофе… вот он!
Третий столик, меняясь на ходу, примчался на зов, из недр
появился уже кипящий кофейник, послышался хруст засыпаемых в молотилку зерен,
вжикнуло, а еще через пару секунд на столешницу поднялись две чашки с
черно-коричневым напитком, с изумительной пенкой сверху.
— Спасибо, — сказала она.
— Не за что, — ответил я и добавил: — Я тоже
хотел кофе.
Она нахмурилась:
— Трудно было сказать, что хоть что-то сделал для меня?
Эх, шеф, каким ты был, таким ты и остался.
— Каким? — спросил я заинтересованно. Все мы
любим, когда говорят о нас, любимых.
— Орел степной, — ответила она с двусмысленной
улыбкой, — казак лихой. Ты никогда не перестанешь быть железным, шеф. Не
знаю, тебе одному, наверное, даже чип нипочем. Но для других это проблема…
— Еще какая, — согласился я. — Могу себе
представить государственного деятеля, который скорее признается в геноциде, чем
в мастурбации над фотографией жены коллеги! В больших грехах признаться не так
стыдно.
— В самом деле?
Я кивнул:
— В них есть нечто величественное. А вот в мелких,
пакостных, гаденьких…
— Имеешь в виду, что такие не согласятся на чип?
— Да.
— Тогда их не допустят в политику!..
— Не допустят?
— Мы, — поправилась она, — избиратели, не
допустим.
Я развел руками:
— Это будет новое поколение политиков. А со старым
сложнее. Допускаю, что некоторые пойдут на то, чтобы вставить себе чип и
открыть себя избирателям. Но я не знаю, хорошо это или плохо…
Она удивилась:
— Почему плохо? Хорошо!
— Трудно сказать, — ответил я. — Честные,
искренние и желающие добра гораздо чаще заливали планету кровью, чем люди
циничные. Разве все революции начинались не во благо?.. Но после них любая
страна нищала и скатывалась на последние места, уступая тем, где обходились без
революций. Одно могу сказать: чипам быть!
Она засмеялась:
— Я знаю, город будет, я знаю — саду цвесть, когда
такие люди в стране советской есть!
Тимур и Роман поднялись первыми, подошли пожать руки. Затем
Скопа издали указал взглядом на часы, виновато улыбнулся и пропал, словно онлайновый
персонаж.
Василий Петрович подошел попрощаться с обоими, сказал с
непонятной усмешкой:
— Ты заметил? Даже не знаю, хорошо это или плохо.
Раньше, когда вот так собирались, говорили всегда о работе. О нашей работе.
Спорили, как улучшить, обойти соперников, отыскать новые пути реализации
задумок… А теперь вот больше о глобальных проблемах.
Я двинул плечами:
— У нас настолько все благополучно, что…
— …пахнет застоем? — подсказал он.
Я снова пожал плечами, посмотрел на внимательно слушающую
Алёну.
— Я бы так не сказал. Все еще развиваемся, но это
развитие динозавра. А как стать млекопитающим, пусть хреновеньким, еще не
сообразили.
Он поклонился Алёне:
— Воздействуйте на шефа, Алёна, как вы действуете на
всех нас!.. Пусть ищет дороги. Возможно, найдет первым.
Аня Межелайтис с разгромным счетом победила на выборах главы
города видного ученого-политолога, академика Верещагина и теперь возглавляет
правительство Санкт-Петербурга. Ее узнаваемое лицо в некотором роде стало
брендом этого быстро меняющегося города.
Тимур сказал задумчиво:
— Как при слове «грудь» вспоминаем Памелу Андерсон, так
при слове «Санкт-Петербург» теперь будем видеть лицо Ани Межелайтис…
— Лицо? — переспросил Роман с иронией.
— Так теперь это и есть лицо, — отпарировал Тимур,
ничуть не смутившись.
— А в седую старину говорили, — сказал Роман
печально, — грудь — это лицо женщины…
— Мало ли что пять лет назад говорили, — сказал
Тимур. — Сейчас все ускоряется. Пять лет назад… да тогда еще мамонтяры здесь
бродили!
Василий Петрович отсутствовал целую неделю, наконец пришел
на работу, но несколько неуверенной походкой. Выяснилось, что достало регулярно
ложиться в больницу с жутким варикозным расширением вен и постоянными отеками
ступней. Решился удалить от колен, а теперь вот…
Он задирал штанины и показывал ноги, блестящие,
хромированные, как диски его же автомобиля.
Тимур спросил, почему не поставил телесного цвета. Сейчас
делают так, что не отличишь от настоящих.
Василий Петрович поморщился:
— А кто сказал, что настоящие лучше?.. Есть такие? Нет
таких. Уже нет. Кроме идиотов, для которых настоящие лучше потому, что…
настоящие. А для меня лучше те, которые не требуют ухода. Которые не болят, не
ноют, не требуют уколов и примочек. И которые вообще невозможно занозить, когда
хожу босиком по саду!
— Но ты и не чувствуешь подошвой земли, — напомнил
Тимур.
— И что? — спросил Василий Петрович. — Не
чувствую, да. Ну и хрен с ним! Зато я лучше тебя разбираюсь в моделировании
тензорных копий. Разве не это важнее?
Роман подошел ближе, осмотрел, сказал осторожно:
— Я бы все-таки выбрал телесного цвета. Зачем гусей
дразнить?
— Дураков дразнить можно, — сказал Василий
Петрович задиристо. — Если выберу телесный цвет, тем самым признаюсь, что
калека и стараюсь быть как все. И как дураки в том числе. Но эти протезы лучше,
чем мои больные ноги! И красивее! Сплав молибдена с титаном — легкие, прочные,
элегантные!.. Не хочу, чтобы дурак автоматически чувствовал передо мной
преимущество! Тем более если преимущества действительно у меня.
