Гулько мгновенно остыл, отмахнулся с великодушием короля,
который бросил нищему настоящую серебряную монету.
— Не завидуй.
Скопа удивился:
— А чему завидовать? Ты на этих резиновых баб тратишь
все деньги! Мог бы коттедж получше купить, как у всех нас. И внедорожник, чтобы
к нему добираться, а то дороги там…
Гулько пожал плечами. Видно было, как не хочется отвечать,
объяснять, спорить, доказывать, но Скопа насел, и он ответил с великой
неохотой:
— Ты на живых баб тратишь больше.
Скопа воскликнул:
— Так то на живых!
— А чем они лучше? — ответил Гулько
брезгливо. — Ты надеваешь лучший костюм, покупаешь цветы и шампанское,
едешь к ней и пару часов окучиваешь, и все ради того, чтобы посовокупляться. А
я вот встал из-за компа, нажал на кнопочку, дверца шкафчика отворяется, оттуда
выходит такая… что у самого замороженного кровь вскипит! А через пять минут, а
то и раньше, я снова сажусь за комп.
Скопа сказал саркастически:
— А резиновая баба в шкафчик?
— Сперва помоется, — ответил Гулько
невозмутимо. — У нее есть такая прога. Это если она больше не нужна. А так
ходит по дому, пыль вытирает, чирикает, песенки поет, жопой виляет… Я экономлю
не только на цветах и шампанском, как ты понимаешь, но сберегаю самое ценное —
время!.. Просто не понимаю, зачем ради такого простого действа, как коитус, я
должен потратить несколько часов на комплименты, убалтывание, подстраивание
себя под ее желания и капризы?
— Но как ты не понимаешь, — воскликнул
Скопа, — то живая женщина! У нее свои причуды и прихоти! Это же круто:
суметь все их обойти и все-таки затащить в постель, добиться своего?
Гулько подумал, наморщил лоб.
— Да-да, в детстве как-то читал Лопе де Вега… или
Мольера, не помню. Там бездельники днем спят, вечером сползаются в салоны и
охмуряют баб. Целое искусство обольщения существовало…
Скопа сказал гордо:
— Да! И я кое-что из него усвоил! Скажу тебе, сложное
искусство, но того стоит.
Гулько двинул плечами:
— Тебе виднее. Но я человек работающий, мне и минуты
жалко, а те салонные ловеласы только волочением за бабами и занимались. Они там
зарубки у себя в спальне ставили, кто сколько сумел поиметь… называли это
победами! Извини, но я лучше в инете пошарю насчет новых способов расположения
нанотрубок, чем буду разрабатывать стратегию убалтывания очередной самки.
Оба начали сердиться, слишком уж диаметрально
противоположные позиции, я подумывал вмешаться, но заметил, что Скопа слишком
уж наскакивает на Гулько, чересчур придирается к его «резиновым бабам», а это
признак, если верить психологам, что не уверен в своей правоте и жаждет, чтобы
его переубедили.
Гулько, похоже, тоже сообразил, остыл, лицо стало совсем
мирным, сказал доброжелательно:
— Да ладно, может, ты и прав. Зайди ко мне на днях,
посмотришь моих телок. А то придираешься как-то… в общем. А так будет материал.
Скопа поморщился:
— Да мне даже смотреть на них противно. Извращение
какое-то.
— Тогда просто выпьем.
— Я трансгуманист!
— Теперь и трансгуманистам можно, — сказал Гулько
жизнерадостно. — Поставь желудок подороже, не скупись! Все будет
переваривать, ничего лишнего не оставит.
Скопа кивнул:
— Ладно… зайду.
Я обвел взглядом просторный кабинет, что уже и не кабинет,
как считаю упрямо, а порно какое-то из-за лишней роскоши и ненужной мебели в
стиле допотопных луев.
Народ балдеет, хотя сейчас разгар рабочего дня. Да, конечно,
мы — руководство, но и верхний эшелон не должен увиливать от работы так уж
открыто…
Через два кресла от меня Василий Петрович довольно
рассказывает Лоре, как его друг Арнольд Изяславич с такой неохотой шел к нам, а
теперь гордится, что писал речи НПСам, за них получил восемь престижных премий,
подкрепленных памятными медалями, статуэтками и солидным банковским счетом.
Секретарша слушает его с восторгом, я вижу в ее глазах и
алчный расчет: Арнольд Изяславич очень интеллигентный и мягкий человек,
идеальный кандидат на роль мужа, если правда, что у него еще и банковский счет…
Столько красивых женщин, мелькнула мысль, а у меня никогда
не было личной жизни. Ни с одной женщиной ничего не было. Ни-че-го. Секс не в
счет, это раньше он был чем-то, а теперь не больше чем дружески похлопать по
спине. А то и меньше.
К нам приблизилась Алёна, рослая, с подчеркнуто прямыми
плечами, уверенная. В руках уже откупоренная бутылка с яркой наклейкой.
— Коньяк? — спросила она. — Жаль, не самый
лучший…
Скопа отмахнулся:
— Главное не что, а с кем. Ты что такая встревоженная?
— Работа, — объяснила она. — Пластическая
хирургия развивается стремительно, я себя постоянно с ужасом спрашиваю, до
каких пор можно вмешиваться в человеческое тело…
— И что? — спросил Скопа с интересом.
Она ответила серьезно:
— Не нахожу ответа.
Скопа зевнул, потянулся до хруста костей.
— А зачем искать? Будущее покажет. Эволюция лишнее
отметет.
— Эволюция работает медленно, — заметила
она. — У нас нет миллионов лет в запасе. Уже через десять-двадцать лет
возможности по перестройке тела будут такими, что мама не горюй! Не то что мать
родная, сам себя не узнаешь…
К нам подсел ближе Тимур, подставил рюмку. Алёна налила ему
«с горкой», так что Тимур едва-едва донес до рта, не пролив на пол.
— Особенно, — заметил Скопа, — когда и сознание
начнем перестраивать.
— Уже перестраиваем, — уточнил педантичный
Тимур. — Как будто ты еще можешь жить без модафинила!
Я чувствовал нарастающее раздражение.
— И что, — спросил я громко, — мы в самом
деле хотим войти в сингулярность? Все еще хотим?
На меня начали оглядываться сперва в недоумении, но увидели
мое злое лицо, стихли, только Тимур развел руками.
— Володя, — сказал он, — ты чего?
— А ты не видишь? — спросил я раздраженно. —
Раньше человеческий род безжалостно выпалывали от больных и слабых пещерные
медведи, саблезубые тигры, гигантские волки…
— Судя по фильмам, — добавил он с самым серьезным
видом, — и динозавры.
— Но ту фигнячую мелочь мы перебили, — сказал
я. — Теперь нами занялись крутые рейд-боссы. Семь тысяч телеканалов
круглосуточно крутят три миллиона фильмов и постоянно пополняемые сериалы!
Выпалывают куда беспощаднее, не так ли?
Он почесал голову, признался:
