— У нас есть, — ответил он и приготовился
перечислять, но я прервал небрежным жестом:
— Просто поужинать!
Он удалился, своим отношением к долгому процессу заказывания
мы еще раз подтвердили, что оба из стаза олигархов, долго ковыряются в меню и
перебирают только новички и бедные, а те, для кого роскошные рестораны —
пройденный этап, заскакивают сюда просто перекусить или наскоро пообедать.
Тамара с жадностью приникла к экрану, я показал, как
пользоваться, интерфейс интуитивно понятный, схватила на лету, пошла по
локации, попробовала стрельнуть уток, и тут же ей впаяли громадный штраф, что
посмела охотиться на пернатых в период укладки яиц, а еще и пригрозили забрать
охотничьи права…
— Как здорово, — прошептала она. — Вы
все-таки это сделали…
— Это еще не все, — сказал я гордо. — Тем,
кто проштрафится чересчур, устраивают переэкзаменовку на знание предмета. То
есть он должен доказать, что не простой убиватель животных…
Она смотрела жадно, глаза сияют, на щеках проступил румянец.
Энтузиастка, мелькнула иронически-ласковая мысль. Богатое общество позволяет и
таким жить, даже преуспевать, но в тяжелые времена такие гибнут первыми, как
слишком нежные цветы…
— Господи, — прошептала она наконец
зачарованно, — вы создали целый мир…
— Господь сотворил мир и сбежал, — ответил
я. — Так что нам приходится дальше самим.
— Ого! — произнесла она рассеянно, не отрывая
взгляда от монитора.
— Мафусаил жил девятьсот шестьдесят девять лет, —
напомнил я. — Но раз уж мы сами взялись за этот мир, то в следующие десять
лет увидим больше, чем видел Мафусаил за всю свою жизнь!
Она кротко улыбнулась:
— Будет ли конец света хеппи-эндом? С такими темпами
конец придет скоро.
Стол достаточно просторен, тарелки с изысканными закусками
вырастали бесшумно, не привлекая внимания, так же тихо нам наполнили бокалы
шампанским.
Тамара бросила на них косой взгляд.
— Вам же нельзя!
Я изумился:
— Почему?
— А кто за рулем?
— Я думал, — сказал я, — вы отвезете…
Шучу-шучу. Я только один-два бокала, а таблетки у меня в бардачке.
— А машина заведется?
Я ухмыльнулся:
— Вы говорите с программистом!
— Опасные вы люди, — буркнула она. — С другой
стороны, такую красоту сотворили… Только женщины у вас…
— Не нравятся? — спросил я. — А наши все
балдеют.
Она покачала головой:
— Глядя на них, остро чувствуешь свою ущербность. В
реале ни одна из нас не может ни двигаться вот так, ни… ну, проделывать все
это. У нас так мышцы не работают.
— Пластические хирурги, — обнадежил я, —
обещают решить эту проблему. В человеке много спящих мышц, что достались от
обезьян. Их надо только разбудить.
— Все равно, — протянула она, — с виртуальными
не сравниться. А тут еще резиновых кукол нашпиговали чипами, что только не
вытворяют…
Я спросил заинтересованно:
— Что?
Она фыркнула:
— Наверняка знаете больше меня!
— Честное слово, — сказал я, — не знаю!
Столько работы было, некогда и на небо глянуть. Это сейчас вот окошко, потому
что байму уже загрузили на сервера, гоняем пока что в закрытом бета-тесте. Так
что резиновая мне в моей холостяцкой жизни еще как нужна! За пивом уже ходит?..
Кстати, пузырьки из шампанского почти убежали.
Она подняла свой бокал, мы сомкнули их над столом, глядя
друг другу в глаза. Ее лицо было серьезным и чуточку печальным.
— За ваш успех, — произнесла она.
— Это ваш успех, — возразил я. — Думаете, мы
здесь только потому, что мне захотелось вас трахнуть? Я привез вам результат
вашей победы, о которой вы уже и забыли!
Она слабо улыбнулась:
— Спасибо. Мне приятно думать, что присутствует и эта
причина.
Я выпил до дна, она отпила половину, затем молча копалась в
салате, а я пожирал свой с аппетитом и чисто мужской бесцеремонностью.
Потом подали горячее, Тамара только принюхалась и уже
восхитилась кухней, а на тарелках выкладывал художник рангом не ниже, чем лейб
из Императорской академии искусств.
Тамара раскраснелась, пугливо оглянулась:
— Не знаете, здесь туалеты общие?
— Нет-нет, — сказал я успокаивающе. — Здесь
по старинке. Мужские отдельно, женские отдельно. Даже в разные двери входите…
Она сказала торопливо:
— Тогда я отлучусь.
— Попудрить носик, — сказал я.
Она переспросила в недоумении:
— Что-что?
— Так говорили раньше, — объяснил я. —
Эвфемизм. Раньше не говорили прямо, что идут срать, а что-нибудь эдакое
иносказательное. А пудра была в старину, когда еще кремы ее не вытеснили…
Она слабо улыбнулась и ушла. Я смотрел, как она идет между
столами, красивая и строгая, настоящая барышня из княжеской семьи, немногие
мужчины в зале незаметно провожали ее глазами.
Бокал шампанского не опьянит, но дает блаженную легкость
мышления, и хотя я понимаю, что эти вот, провожающие ее взглядами, дрючат ее в
воображении, это веселило, а не раздражало, мы же люди, а люди — это маски,
маски, маски…
Все мы знаем, что она пошла если не срать, то пописать,
вполне естественный процесс. Все мы писаем, ничего в этом нет постыдного, но
официально она пудрит носик или зачем-то моет руки. Этой версии придерживается
и она, и все в зале.
Я тоже делаю вид, что она ходила мыть руки или просто
посмотреть на себя в большое зеркало. В смысле, брешем даже без особой
надобности.
Другое дело, что в каждом из нас моря и даже океаны
настоящей гнусности, преступности, ужасающих мыслей и разрушительных
стремлений, о которых говорить в самом деле нельзя. Сознание, как говорят
знающие, — это тончайшая пленочка на горле кувшина с кипящим молоком
низменных инстинктов, страстей, желаний, похоти…
Про инстинкты молчим и стараемся не то что не заглядывать в
них, но даже делаем вид, что они остались у обезьян, лемуров и пресмыкающихся,
а у нас только эта вот пленочка от горячего молока, а самого молока и нет. Увы,
даже под эту тоненькую не решаемся заглядывать. Даже самый благопристойный
человек — сплетение низменных позывов, подлых страстей и омерзительнейших
желаний. Но, к счастью, язык дан для того, чтобы скрывать мысли, а строгие
законы религии, морали, этикета, правил держали и держат в узде желания и
поступки. Если бы мы смогли прочесть мысли друг друга, мы бы перебили один
другого.
