Я кивнул в сторону экрана:
— Это что еще такое? Сие чудовище на вагину и не похоже
вовсе. Только людей пугать.
Гулько захохотал:
— Наконец-то поймал шефа!
— На чем? — спросил я.
— На отсталости! — заявил он громко. —
Продвинутые сейчас вообще делают такое…
Я поинтересовался:
— Что, еще страшнее, чем эта штука?
— Страшнее или прекраснее, — сказал он
победно, — зависит от точки зрения! Шеф, мне просто стыдно за твое
невежество. Мы так быстро прогорим, если не будем идти в ногу со временем! Все
ускоряется. Надо идти, не задумываясь!
Роман смотрел то на него, то на меня, спросил нерешительно:
— А что делают продвинутые?
Гулько захохотал:
— Интересно? Видишь, шеф, интерес двигает прогресс!
Извини, что в рифму. Гертруда, не покажешь нам? Ты же следишь за новинками…
Гертруда слегка надула губки, щечки порозовели от
повышенного мужского внимания, на меня бросила кокетливый взгляд.
— Я человек очень занятой, — сообщила она, —
слежу не больше, чем другие, но времени нет…
Гулько сказал решительно:
— Не бреши! Я знаю, три месяца тому ты что-то там
делала, меняла…
Она вскинула брови:
— Так то три месяца! За это время мода снова ушла
вперед.
— Все равно покажи, — сказал Гулько
настойчиво. — Шеф отстал не на три месяца, а на три года. Надо его вырвать
из пучины невежества!
— Нет, — сказала она игриво и снова посмотрела на
меня: — Я стесняюсь!
Гулько ахнул:
— И ты из диких времен? Что это за слово такое? Забудь!
Наш шеф говорит, что нельзя, чтобы застенчивые девушки давали себя опередить
незастенчивым и забрать себе лучших парней.
Она все поглядывала на меня, вообще-то, как мне кажется,
Гертруда ни за что не даст опередить себя, но так как мы, по ее мнению, все
дряхлые старики, то, значит, погрязли в древних традициях, когда женщины еще не
смели раздеваться в мужском коллективе.
Роман толкнул меня в бок:
— Шеф, твое слово.
Я нехотя кивнул Гуртруде:
— Ладно, покажи, что за чудо они так жаждут увидеть.
Она, все так же жутко-жутко стесняясь, задрала юбку. Низ
живота не просто выбрит безукоризненно, волосы сведены начисто, словно их там
никогда и не было. Все блещет свежестью кожи младенца. Гулько громко сказал
«Вау», остальные захлопали.
Гертруда, медленно двигая бедрами, отступила на шаг и,
присев на край стола, расставила ноги. Все дружно сказали: «Ух ты, как
здорово!»
Гулько покрутил головой:
— Целых три месяца?.. Ну, тогда я тоже отстал, если
сейчас что-то еще круче…
К моему удивлению, щеки Гертруды в самом деле залил жаркий
румянец. Украдкой поглядывая на меня в поисках признаков одобрения, она
раздвинула ноги шире. Румянец опустился на нежную шею.
— Сейчас делают иначе, — сказала она застенчиво.
— Как? — спросил Гулько жадно.
— У Василия Петровича, — пояснила она, — есть
в файлах.
А Роман сказал сокрушенно:
— И я отстал. Или тоже с отсталыми дело имею? У
некоторых и такого нет…
— Да все мы отстали, — сказал Скопа
печально. — Так в работу влезаешь, что жизни не видишь. Хотя, если честно,
я так и не понял, зачем все…
Гулько, что с восторгом не только рассматривал раздутые, как
напившиеся крови гигантские комары, половые губы Гертруды, но и щупал их
деловито, заставляя ее закатывать глаза и слегка постанывать, обернулся, в
глазах недоумение.
— Ты чего? Как это не понял?
— Для нас старается, — сказал Скопа гордо.
Гулько посмотрел на смеющееся лицо Гертруды.
— Да нет уж… Для тебя не станет стараться.
— А для тебя? — спросил Скопа обидчиво.
— Да ни для кого из нас, — ответил Гулько. —
Думаю, даже для мульмимиллионера не станет. Я видел, каких недавно кукол
завезли в магазин. Уже и реклама прошла…
— Члены? — спросил Роман.
Гулько отмахнулся:
— Члены в диком прошлом. Сейчас к этим членам
приделывают и туловища. Самцы получаются что надо! Делают все, что им скажешь….
в постели, ессно. После акта не отворачиваются и не засыпают, а что-то там
бормочут запрограммированное… Сейчас женщины нас допускают до своего тела не
столько для секса, как для чего-то еще. Как и мы их, кстати.
Лицо Гертруды стало серьезным, улыбка погасла, даже румянец
начал бледнеть. Она отвела руку Гулько, что уже завелся, покраснел и начал
пыхтеть, отпустила юбочку и сказала с несвойственной ей задумчивостью:
— Даже и не знаю. Пока, думаю, это для себя. Как
косметикой, духами… Сперва в самом деле, чтобы привлечь мужчин… но, если
честно, кому теперь мужчины нужны?
Гулько сказал обиженно:
— Ну, как кому…
— В самом деле, — повторила Гертруда, — кому?
— Женщинам, — сказал Гулько. — А что, не так?
Она покачала головой:
— Абсолютно верно. Не так.
— Почему? Если не для мужчин?
— На самом деле, — объяснила она, — женщинам
нравится себя чувствовать на некоем… уровне. То есть не опускаться. Потому и
делала я сперва губки бантиком, потом бабочкой, затем вот втрое увеличила
клитор… Даже не для утех, на самом деле нервных точек не прибавляется, а
просто… чтобы было заметно, скажем, на пляже. А когда я увидела, что у многих
он больше моего, я тоже увеличила еще и еще.
— Больше не надо, — попросил Гулько, — а то я
сперва подумал, что у тебя там пенис. А с ним как-то неуютно, что ли.
Гертруда отмахнулась:
— Чепуха. Сейчас все увлеклись анусом. Туда удалось
вывести целую кучу нервных окончаний, оргазмы просто обалденные! И по
двадцать-тридцать кряду.
Она заулыбалась победно. Роман спросил жадно:
— И что, теперь всем женщинам анальный нравится?
— Кто сделал операцию, — ответила Гертруда, —
те в восторге. Но, кстати, удобнее оргазм получать без вас, мужчин.
Она улыбалась победно и мстительно. Взгляд, который бросила
на меня, пояснил, что мужчины ей, как настоящей женщине, в самом деле уже не
нужны. Но шеф, понятно, выше, чем просто мужчина.
Дверь распахнулась, на пороге появился Василий Петрович.
Острые глаза из-под нависших бровей с подозрением оглядели наши разгоряченные
лица.
