Неудачная кампания 1711 года предвосхитила многие аспекты победоносных войн России с Османской империей в XVIII и XIX столетиях. Разногласия накануне Прутского похода между «немецкими» и «русскими» генералами относительно наилучшей стратегии также предвосхитили позднейшие сомнения относительно применимости положений европейской военной науки к войне с османами. Прутский поход выявил численное преобладание османской армии, явное превосходство ее кавалерии, яростные, но хаотические атаки янычаров, непостоянство их морального настроя, что отмечали российские офицеры и во время более поздних «турецких кампаний». Воздействие климата и недостаток припасов в 1711 году также оказались постоянной проблемой для России в ходе войн с Османской империей. Наконец, первое вступление царских войск на территорию «Турции в Европе» сопровождалось культурными контактами с местным христианским населением и его османскими повелителями, которые продолжились во время войн более позднего времени.
В настоящей главе реконструируется опыт «турецких кампаний» российской армии и анализируется его роль в формировании мировоззрения российского офицерского корпуса в конце XVIII и начале XIX столетия. В ней рассматриваются размышления российских главнокомандующих и офицеров относительно османского способа ведения войны. Анализ этих размышлений выявляет их склонность постулировать превосходство европейского «военного искусства», а также осознание ими необходимости адаптировать свои действия к «нерегулярной» войне, практикуемой противником
[330]. В этой главе также анализируются описания прямых столкновений с султанскими войсками. Понятия о «цивилизованном» способе ведения войны подталкивали российских офицеров представлять внешний вид, моральный дух и поведение османских воинов на поле боя как «варварские» и в то же время заставляли их осуждать определенные действия своих собственных солдат. Наконец, глава демонстрирует специфичность опыта «турецких кампаний» в целом, представлявших большие логистические и климатические сложности для российской армии и одновременно предоставлявших российским офицерам возможность побывать в экзотических странах.
В целом «турецкие кампании» способствовали процессу ориентализации Османской империи, что составляло важный аспект артикуляции модерной российской идентичности. Подобно царским дипломатам, царские военные имели дело с противником, чьи принципы и практики серьезным образом отличались от их собственных с самого начала. Усвоение россиянами европейского «военного искусства», интенсифицировавшееся в период царствования Петра I, усугубляло эти различия. Серия побед, одержанных российской армией над османами в послепетровскую эпоху, стала восприниматься царскими офицерами как подтверждение превосходства Европы над Востоком. Знакомство российских офицеров с европейской военной литературой весьма способствовало этому процессу, поскольку позволяло им соотнести их опыт «турецких кампаний» с более ранними войнами Габсбургов с Османами. Одновременно российские описания «турецких кампаний» ставили вопрос о применимости европейского военного искусства к «восточной войне». Наконец, практики царских войск на Дунае и Балканах выявляли пределы вестернизации российской армии.
Османский способ ведения войны в работах российских военных авторов
«Тактика Турецкая, не имеющая ничего общего с тактикою народов, нами называемыми просвещенными, с первого разу поражает наблюдателя», – писал российский военный инженер Алексей Иванович Мартос в своих воспоминаниях о русско-турецкой войне 1806–1812 годов
[331]. Его слова хорошо передают то, что царские офицеры думали о располагавшейся к югу, но представлявшейся восточной империи, с которой им так часто приходилось воевать в XVIII и XIX столетиях
[332]. К концу 1700-х – началу 1800-х годов все большее количество российских офицеров начали размышлять об османском способе ведения войны в свете западного военного искусства. Они помещали реальные различия, которые существовали между российской и османской манерами воевать, в интерпретационную схему, противопоставлявшую «цивилизованную» модель ее «варварскою» противоположности.
Уже в XVII столетии западноевропейские авторы начали говорить о военном упадке османов, чего нельзя сказать о российских авторах этого же периода. В своем описании русско-турецкой войны 1677–1681 годов автор знаменитого Киевского синопсиса Иннокентий Гизель писал, как в 1677 и 1678 годах османы пытались взять Чигирин «всякими воинскими промыслами, беспрестанными приступами, подкопами, гранатами, [и] бесчисленною стрельбой»
[333]. Хотя Гизель представил эти, не имевшие явного результата кампании как победу российских войск и верных царю украинских казаков, он приписывал такой исход божественному вмешательству, а не военной изощренности победителей
[334]. На самом деле Чигиринские походы, как и Крымские походы князя Голицына в 1687–1689 годах, а также первый Азовский поход Петра I в 1695 году, выявили несовершенство российских войск и их стратегии, а также заставили царских военных с уважением отзываться о своих противниках. Так, участник Крымских и Азовских походов А. И. Лызлов отдавал должное «вымыслам воинским» османов и отмечал их качество «быти всегда готовым на войну» и «употребляти прудкости дивной в наступлении». Он также отмечал личное участие султанов в кампаниях, как и их помыслы исключительно «о броне и оружии военном»
[335].Анонимное описание Османской империи, составленное русским, побывавшим в турецком плену, утверждало, что янычары «на войну крепки», хотя и «война их не по науке есть»
[336].
