Базовые предпосылки, на которых основывалась эта рефлексия, проявляются в работах профессора военной истории Московского университета Якова Ивановича де Санглена. Вопреки современной ему гуманистической критике войны, де Санглен рассматривал военное искусство как одно из проявлений просвещения, которое «показывает нам средства защищать безопасность народов, наказывать грубых нарушителей спокойствия, утверждать мир и благосостояние обществ»
[346]. Согласно автору, цивилизующий аспект военной науки нашел свое высшее выражение в личности Петра Великого, который стремясь «поставить народ свой на высшую степень гордости и славы обратил внимание на воинскую часть, которую он совершенно в своем государстве преобразовал»
[347]. Важность военной науки для успеха в модерной войне доказывалась от противного примером османов, которые, несмотря на их природную воинственность, «неспособны сражаться сообразованными народами Европы»
[348]. Де Санглен утверждал, что «[если] бы Турки были столько же способны к образованию себя, как и Русские, они давно приметили бы что реформа их воинского искусства, по образцу Европейскому, есть единственное средство, спасти свое отечество, клонящееся к упадку»
[349].
Постулат о превосходстве европейской военной науки уравновешивался идеей о том, что каждый народ, будь то на Западе или на Востоке, выработал свою собственную манеру ведения войны, игнорирование которой могло привести к поражению. Российский главнокомандующий в русско-турецкой войне 1735–1736 годов фельдмаршал фон Миних отмечал, что «действия против шведов не могут быть совершенно такими же как действия против турков и персов»
[350]. Через семьдесят лет после Миниха де Санглен писал, что, хотя «воинское искусство в сущности своей одно и тоже в России, Германии, Франции, Англии… его применение может быть по разным местам различно»
[351]. Де Санглен сравнивал армию с нацией в движении и утверждал, что проявления национального характера были более сильны в военном искусстве, которое требовало сотен тысяч человек, чем в работах отдельных художников, поэтов или музыкантов. Особенности национального характера и местных условий способствовали тому, что различные нации достигали совершенства в разных аспектах военного искусства, притом что «нет нации, которая дошла бы до такой степени совершенства, чтоб не могла бы ничему научиться от неприятеля своего». Для успеха в войне необходимо было следовать примеру древних римлян, которые «взирали на каждую войну как на школу, [а] на неприятеля своего как на учителя»
[352].
Противоречие между универсалистским и релятивистским определениями военного искусства, которое можно наблюдать у де Санглена, проявилось в критическом подходе российских военных к идеям швейцарского военного теоретика Антуана-Анри де Жомини. Этот военный советник Наполеона перешел на службу к Александру I в 1813 году, после чего его работы стали обязательным чтением для нескольких поколений российских офицеров
[353]. Защита швейцарцем универсальных принципов военного искусства вызвала полемику среди российских офицеров, часть которых поставили под сомнение применимость его теории операционных линий и принципа генерального сражения к войнам против османов. Так, в 1820-е годы офицеры штаба Второй армии, располагавшейся в южных губерниях, исходили из эмпирического подхода к планированию новой войны с Османской империей, основанного на доскональном историческом исследовании предыдущих «турецких кампаний»
[354].
Реакция российского офицерства на идеи Жомини и других европейских военных писателей отражала растущее осознание важности национальной военной истории. С начала 1800-х годов образованные россияне могли расширить свои познания по истории «турецких кампаний» с помощью многочисленных более или менее серьезных биографий Миниха, Румянцева, Потемкина, Суворова и Кутузова
[355]. На протяжении последующего столетия эти публикации позволили создать целый пантеон российских командующих, чей способ действия против османов, заключавшийся в отказе от линейной тактики, атаках в небольших каре и колоннах, предпочтении штыковой атаки и активном использовании артиллерии, предвосхитил изменения в европейском военном искусстве, последовавшие после 1789 года
[356]. Вторжение Наполеона в 1812 году дало новый импульс развитию военной историографии по мере того, как российские офицеры задались целью написать «истинную» историю этой кампании, которую якобы исказили французские авторы. Хотя войны с наполеоновской Францией находились в центре внимания российских военных историков вплоть до начала XX столетия, обращение к национальному прошлому заставило некоторых из них признать ключевую роль «турецких кампаний» в складывании специфически русского военного искусства
[357].
