В то же время, наряду с эллинофильским образом греков как героических борцов за свободу, в российском дискурсе присутствовала и тема раболепия современных греков перед их османскими властителями. Еще до формирования российского эллинофильства первый российский резидент в Константинополе П. А. Толстой отмечал, что Османы «подданных своих греков держат в великом утеснении и так в них страх свой вкоренили, что греки ниже в мысли своей противного к ним чего иметь смеют»
[661]. Позднее ознакомление образованных россиян с классическими текстами превратило древнегреческие добродетели в высокий моральный стандарт, служивший для оценки современных греков. Так, П. А. Левашев сокрушался по поводу того, что по взятии Константинополя Мехмедом Завоевателем «греческая церковь пришла в совершенный упадок и самое жалостное состояние», и писал о «невежестве и худом поведении ее правителей», которое есть «следствие невольничества, уничижения и рабства». Левашев отмечал, что османское завоевание рассеяло «искуснейших и ученейших» греков по разным христианским странам, в то время как оставшиеся практически утратили знание своего языка и «учинялись неспособными проповедовать надлежащим образом слово Божие»
[662]. Для подкрепления этой нелестной характеристики своих единоверцев Левашев в деталях описал османскую практику продажи патриаршего престола тому, кто больше заплатит, которая вовлекла греческое духовенство в торговлю всеми церковными назначениями
[663].
Россияне XVIII столетия не только противопоставляли былую славу греческой православной церкви и ее жалкое состояние под османским владычеством, но и проводили различия между древними и новыми греками в исключительно мирском смысле. Задолго до Шатобриана кавалер российского посольства в Константинополе М. И. Прокудин-Горский противопоставлял Гомера, Демокрита, Демосфена, Сократа и других «разумнейших людей великими дарованиями преисполненных» их нынешним потомкам, которые посвятили себя исключительно торговле. «Хитрость, обман, злость к ближнему… в высшем градусе почитаются» среди тех греков, которых автор встречал в османской столице в 1760 году
[664]. По мнению российского автора, моральный упадок греков произошел «под жесточайшим игом» Османов и был следствием уничтожения греческой аристократии Мехмедом Завоевателем. Получив свободу торговли, простой люд быстро утратил благородные побуждения и выработал жалость и алчность, так что «во всей империи ни одного чаю не найдется благородного человека»
[665].
Эллинофильское восхищение воображаемыми греками объясняло большое разочарование, испытываемое европеизированными россиянами при встрече с современными им обитателями Мореи и Архипелага. Так, ветеран первой Архипелагской экспедиции российского флота С. П. Хметевский писал, что греки «лжецы великие», и отмечал «неограниченную леность», господствующую в их земле
[666]. Расстроенный неудачей антиосманского восстания в Морее, командующий российским флотом А. Г. Орлов находил, что единоверцы «льстивы, обманчивы, непостоянны, дерзки и трусливы, лакомы к деньгам и добыче». По мнению Орлова, «грубое невежество» обитателей островов Эгейского моря и материковой Греции, а также «рабство и узы Турецкого правления на них наложенные, в которых они родились и выросли», не оставляли надежды произвести «какое-нибудь в них, к их общему благу, на твердом основании сооруженное, положение»
[667]. Хотя критические высказывания Хметевского и Орлова о греках были опубликованы через столетие после первого появления российского флота в Средиземноморье, их современники могли найти сходные характеристики православных единоверцев в описании Архипелага М. Г. Коковцева. По мнению этого ветерана экспедиции 1770–1774 годов, местные греки жили в «невежестве и бедности», причиною чему были «леность, непросвещение и беспорядочное Турецкое правление». Хотя Коковцев признавал в греках остроумие их древних предков, они использовали его на «обман, притворство и лицемерие». Российский автор также отмечал, что «сребролюбие владычествует над сердцами их» и что они были «рады жертвовать блеску металла самыми лучшими друзьями и родственниками»
[668].
Образованные россияне выработали еще более критическое отношение к грекам-фанариотам, которые с конца XVII столетия занимали важные посты в османской политической системе. Будучи культурными наследниками Византии, столь ненавидимой британским историком Эдуардом Гиббоном и его читателями, греческие аристократы из квартала Фанар представлялись российским дипломатам и военным жалкими продуктами османской политической системы, служившей историческим прототипом теории восточного деспотизма Шарля Монтескье. Один из первых примеров подобного восприятия константинопольских греков можно найти уже в сообщениях первого российского резидента П. А. Толстого. Российский дипломат писал, что знаменитый основатель фанариотской системы Александр Маврокордат «добрый суть политик и образом христианин, а дела его многие являются противные благочестия християнского». За свою помощь Порте в посольских делах Маврокордат «от них награждаем бывает почтением и богатством, защищения же благочестивым християнам под игом басурманским пребывающим нималого, когда от него явится, аще и может, но не хочет творити, весьма угождая воли басурманской»
[669].
Русско-турецкие войны и временные занятия российскими войсками Дунайских княжеств предоставили царским дипломатам и военным возможность оценить последствия правления князей фанариотов, начавшегося с восхождения сына Александра Маврокордата Николая на Молдавский престол в 1711 году. К концу XVIII столетия россияне стали воспринимать господарей-фанариотов Молдавии и Валахии как неотъемлемую часть системы османского деспотизма. Российский дипломат И. Х. Струве отмечал, что Порта редко позволяла фанариотам оставаться у власти более пяти или шести лет подряд, чтобы не дать им сформировать сильную партию поддержки в княжествах, или же просто из «жадности и желания чаще получать подарки и выплаты, которые сопровождают церемонию возведения в господарское достоинство»
[670]. В этих условиях «господари даже не думают способствовать благу народному»
[671]. Вместо этого князья-фанариоты прилагали все усилия, чтобы возместить себе все возрастающие суммы, которые они затрачивали на получение господарских престолов, посредством торговли государственными должностями, создания синекур и простыми вымогательствами. Управляемые страхом, коварством и алчностью, фанариоты бросали вызов современным представлениям о человеческой психологии. По словам А. Ф. Ланжерона, «европеец, родившийся в цивилизованной стране, не сможет представить себе ни унижения, ни страха, которыми исполнено существование фанариотов»
[672].
