Ослабление, а затем и прекращение османского господства в Юго-Восточной Европе во второй половине XIX и начaле XX столетия выразилось в постепенном вытеснении термина «Турция в Европе» рядом альтернативных выражений. Расширяющееся использование терминов «Балканы» и «православный Восток» отражало склонность российских авторов рассматривать этот регион сам по себе, в отрыве от формального и все более хрупкого османского контроля над ним. В этот период происходит трансформация российских представлений об этнической сложности Османской империи в российский вариант дискурса о Балканах, окончательно сформировавшегося в Европе к началу Первой мировой войны
[793]. Однако эта трансформация заключалась преимущественно в смене политической рамки, а не содержания. Хотя во второй половине XIX и начале XX века российские представления о балканских народах становились все более детальными и нюансированными, они в целом основывались на тех лекалах, которые сформировались в столетие, предшествовавшее Крымской войне.
Заключение
В этой книге были рассмотрены основные изменения в контактах России с Османской империей на протяжении нескольких столетий, предшествовавших Крымской войне. Эти контакты составляют важную главу в истории российского открытия Востока и не менее важный аспект взаимоотношений России и Европы. Разумеется, ни Восток, ни Европа не существовали на начальных стадиях российско-османских отношений ни как политические и культурные явления, ни даже как плоды воображения царских подданных. Значение контактов России с державой султана как раз и заключалось в том, что они способствовали формированию этих символических единиц – Европы и Востока, что в свою очередь оказало влияние на складывание модерной российской идентичности. Описание Османской империи как Востока в течение полутора столетий, предшествовавших Крымской войне, стало и важным механизмом вестернизации российских элит, и проявлением этой вестернизации, обозначившим в определенный момент и предел превращения России в Европу.
Царские посольства в Константинополь составляли наиболее ранний аспект российских контактов с Османской империей. История этих посольств свидетельствует о том, что «формы» дипломатии были не менее важны, чем ее «содержание», в результате чего российско-османские переговоры зачастую сводились к обсуждению наиболее подходящего формата переговоров. Споры вокруг посольского церемониала были проявлением борьбы правителей за символическое равенство или превосходство. Эта борьба имела большое значение в эпоху, когда «государство» было все еще продолжением государева тела и сводилось к положению (статусу) правителя по отношению к его собственным подданным и к другим правителям. В то же время переговоры Москвы с Османской империей и Крымским ханством в XVI и XVII столетиях свидетельствуют о том, что эта борьба велась на разных уровнях, в пересечении которых цари были принципиально не заинтересованы. Формат московско-крымских отношений противоречил тому, как московские посланники представляли царя в Константинополе.
В течение XVIII столетия отстаивание чести царя в османской столице во многом стало совпадать с борьбой за утверждение статуса России среди европейских держав. Эти параллельные процессы проявились в обеспечении права содержать постоянного представителя в Константинополе, подобно другим европейским державам, в борьбе за признание императорского титула, принятого Петром Великим, и в попытках добиться равенства российского посланника четырем старейшим и наиболее уважаемым послам европейских держав. Пребывание в османской столице способствовало усвоению царскими представителями принципов и практик европейской дипломатии. Религиозная и культурная дистанция, отделявшая «франков» от мусульман и даже от левантийских христиан, четко очерчивала границы сообщества европейских дипломатов в османской столице. Именно с этим сообществом стали соотносить себя царские представители, как только они открыли для себя вызовы и возможности модерной дипломатии. Оборотной стороной этого процесса стала ориентализация османского подхода к международным отношениям в работах российских дипломатов. Специфика османского посольского обычая и кажущаяся невосприимчивость Порты к европейским принципам дипломатической взаимности и равенства также способствовали усвоению царскими дипломатами этих самых принципов, что в определенный момент побудило их охарактеризовать османский подход к международным отношениям как «варварский».
В то же время история российских Посольств к «порогу счастья» свидетельствует о том, что связь между вестернизацией российских дипломатов и ориентализацией Османов в их работах не была прямолинейна и недвусмысленна. Царские представители не только ругали «варварство» османского посольского обычая, но и осуждали своих европейских коллег за снисходительное отношение к попранию Османами таких принципов европейской дипломатии, как взаимность, равенство и неприкосновенность дипломатических агентов. В своей приверженности этим принципам россияне стремились быть более европейцами, чем сами европейцы, и делали это в моменты наибольшей напряженности в отношениях между Россией и европейскими державами. В этом смысле ориентализация Османской империи в описаниях российских дипломатов не только составляла оборотную сторону их вестернизации, но и служила выражением конфликта России с другими державами в «восточном вопросе».
Наконец, критика россиянами «варварства» османского посольского обычая и снисходительного отношения к нему со стороны европейцев свидетельствует о том, что противостояние между великими державами в XVIII и XIX столетиях не ограничивалось конфликтом вокруг территорий, торговых путей или статуса, но и включало в себя борьбу за определение самого формата международных отношений. Утверждение принципов «цивилизованной» дипломатии свидетельствует о том, что на тот момент не существовало общепринятых и действующих правил, которым империи следовали бы в отношениях друг с другом. Международное соревнование включало в себя борьбу за изменение всей совокупности международных отношении в соответствии со своими интересами.
Пленение царских подданных и их угон в османские владения составляли еще одну раннюю форму контактов между Московским государством и Османской империей. Анализ раннемодерных повествований о плене свидетельствует о том, что отношение московских властей к пленникам сильно отличалось от того, что характеризовало образованных россиян XIX столетия, оправдывавших свою экспансию на Кавказе и в Средней Азии среди прочего необходимостью освободить соотечественников от рабства у азиатов. Московское государство не могло вызволить десятки, если не сотни тысяч своих подданных, попавших в османскую неволю в допетровский период. Те же немногие пленники, которым удалось бежать и вернуться на родину своими силами, вызывали не только сочувствие, но и подозрение, если не осуждение. Подобное отношение, связывающее плен с возможным вероотступничеством, совершенным сознательно или навязанным пленнику, просматривается в расспросных листах тех, кто вернулся из османской неволи, составлявшихся в Приказе Патриаршего дворца. Предполагалось, что человек мог надеяться на спасение, только живя в православном царстве, и что покидание этого царства, даже если оно произошло не по воле потерпевшего, ставило спасение под вопрос. Вероятный проход возвращенцев через католические земли Южной и Центральной Европы только усиливал подозрения в возможном вероотступничестве. Это в очередной раз подтверждает тезис о том, что контакты Московского государства с Османской империей переплетались с его контактами с Европой.
