Именно то, что современное общество вошло в зону «мегарисков» носит принципиальный характер для понимания значимости феномена многомерного человека и его возможного колоссального воздействия на мироцелостность. Ведь эпохе «постиндустриализма» присущ катастрофизм, «high-consequence risks», «мегариски», как именует западная наука сопутствующие «постиндустриализму» и крайне опасные для общества последствия583. Однако категория риска отнюдь не входит в традиционный понятийный аппарат социальной философии и социологии; понятие риска не содержится в ткани проекта современного гражданского общества, которое считается самым лучшим из изобретенного человечеством за всю его историю584. Теперь оказывается устаревшим стереотип, согласно которому риску всегда подвергается предприниматель в силу природы своей деятельности, ибо в нынешнем обществе вся цивилизованная жизнь человека пронизана категорией риска. Ведь в «обществе рисков» каждый индивидуум и каждая социальная группа находится в зоне «мегарисков». Таким образом, под сомнение ставится строго рациональная природа человеческого поведения. Точная калькуляция всех событий и поступков не оставляет места риску, он возникает вместе с непредсказуемостью и неопределенностью будущего. Во многих сферах общества риск приобретает институциональный характер, то есть выступает неотъемлемой частью мироцелостности. Умножение знания, в том числе рационального, научно-экспертного знания, отнюдь не уменьшает, а усиливает осознание риска.
Это общество «мегарисков» возникло на Западе и представляет собой индивидуализированное общество с присущими ему признаками. В монографии британского социолога З. Баумана «Индивидуализированное общество», представляющей значительное явление в современной социально-философской и социологической мысли, приводятся следующие три главных признака нового, радикально отличного от всех предшествующих типов обществ, социума585. Это – утрата человеком контроля над большинством значимых социальных процессов; возрастающая в связи с этим неопределенность и прогрессирующая незащищенность личности перед лицом неконтролируемых ею перемен; наконец, возникающее в таких условиях стремление человека отказаться от достижения перспективных целей ради получения немедленных результатов, что, в конечном счете, приводит к дезинтеграции как социальной, так и индивидуальной жизни. Как следствие, западное общество начала XXI столетия характеризуется, с одной стороны, стремительным усложнением экономических процессов, а с другой – все более явной фрагментированностью человеческого существования. Противоречие между этими процессами и составляет основную проблему современного западного общества, одним из способов ее разрешения считают установление жесткого контроля над поведением каждого индивида.
Новые открытия в области науки и развитие новых электронно-цифровых технологий стремительно приближают эпоху тотального электронного наблюдения за всеми и каждым в отдельности586. Что бы человек ни делал, где бы он ни находился, все фиксируется в электронных базах данных, поэтому неприкосновенность личной жизни в индивидуализированном, свободном обществе все в большей мере становится фикцией. Неудивителен один из основных выводов З. Баумана, который гласит: «На современной стадии… мы вступили на территорию, которая никогда прежде не была населена людьми, – на территорию, которую культура в прошлом считала непригодной для жизни»587. Эта непригодность для жизни состоит в потере сбалансированности между общественным и частным, за счет которой поддерживалась устойчивость социального порядка и обеспечивалась социальная безопасность. Оказывается, что индивидуализированное общество является антигуманным по своему существу, ибо жизнь человека в нем находится под постоянной угрозой. Сейчас социальная философия и социология установили, что социум и каждый индивид находятся в зоне «риска» и что они его постоянно производят. Отсюда вытекает и совершенно новое отношение постиндустриального общества и многомерного человека к многочисленным проблемам, которые носят характер «мегариска» и требуют своего решения, так как имеют отношение к существованию нашей цивилизации.
Одним из таких мегарисков является страшная угроза роду Homo sapiens – надвигающаяся экологическая катастрофа. Она грозит изменить всю биосферу нашей планеты, что сделает ее непригодной для существования человеческой цивилизации. Наш мир – это мироцелостная система, где человек выступает в качестве ее регулятора; сам же регулятор должен быть ограничен в своих правах и свободах, чтобы выжило все человечество. Немецкий политолог Р. Сэйдж в работе «Утопия и человеческие права» подчеркивает, что доминирующие на большей части планеты социальные и экологические условия структурно ограничивают установление везде прав человека, так как они объективно независимы от индивидуумов и их правительств588. Таким образом, потребности мироцелостности и ее доминирующего начала многомерного человека589 с необходимостью требуют ограничения свобод и прав индивида, которые традиционно считаются атрибутами демократического общества, что, в конечном счете, ведет к переустройству социума. Это переустройство социума означает переход его на траекторию «устойчивого развития», что предполагает, в частности, «конец частного предпринимательства в классическом его понимании», так как «государства и ООН в целом поставят частные предприятия в жесткие рамки, связанные, прежде всего, с экологией»590. Дальнейшее развитие мироцелостности неизбежно влечет за собой трансформацию общества в направлении исключения таких ценностей и идеалов одномерного общества потребления, как эгоистический индивидуализм, деньги в качестве высшей ценности, ориентация индивида только на достижение максимума прибыли и др.
Возможные последствия «мегарисков» современной мировой цивилизации нашли свое выражение в мире, в котором доминирует нематериальное над материальным, что выражает специфику общества знания, чье существование возможно в виде двух основных сценариев развития мирового сообщества цивилизаций посткризисного мира, а именно: общество коммунизма знаний и постчеловеческая цивилизация, причем здесь имеется определенная корреляция с так называемым «когнитивным капитализмом» (капитализмом знаний)591. Это дает возможность исследовать острые социальные, биологические и политические аспекты будущего общества, выявить и аверсы, и реверсы когнитивного капитализма с его американскими компьютерными технологиями как логического продолжения традиций американской культуры. «Если поставить перед собой задачу понять сущность американской культуры, – пишет Дж. Фридман, – ее следует искать не только в прагматизме как философии, но и в компьютерных технологиях как воплощении прагматизма. Ничто не иллюстрирует американскую культуру в такой степени, как компьютер, и ничто не меняло мир быстрее и основательнее, чем его изобретение. Компьютер в гораздо большей степени, чем автомобиль или “кока-кола”, представляет собой уникальное проявление американского понимания разума и реальности»592. Далее Дж. Фридман на основе того, что американской культуре весьма трудно найти общий язык с подлинным и красотой, характеризует ее как «варварскую», откуда следует и квалификация компьютерной культуры тоже как варварской. «Сущность варварства – это низведение культуры до уровня элементарной движущей силы, не терпящей отклонений или соперничества. То, как сконструирован компьютер, как написаны его программы, а также история его эволюции говорят о мощной, все упрощающей силе. Она представляет собой не разум, обдумывающий собственную сложность, а разум, низведенный до своего простейшего выражения, и удовлетворяющийся практическими достижениями»593. Такого рода варварство характеризуется высокой степенью эффективности развития технологий и определяет один из возможных сценариев Америки после глобального финансово-экономического кризиса.
