В четвертой книге разбираемого труда приводится описание нервов, в пятой – системы пищеварения и мочеотделения, и только в шестой, наконец, наступила очередь человеческого сердца…
Спору нет, Везалий проявил себя здесь очень решительным человеком, без обиняков указав на отсутствие отверстия между левой и правой частями главного органа сердечно-сосудистой системы, как мы теперь понимаем это. А все же, тем самым он высказал довольно смелое предположение, что кровь, каким-то неведомым нам образом просачивается через эту перегородку по невидимым нашему глазу отверстиям.
Кроме того, он так и не сделал окончательного шага в изучении кровообращения, не додумался до его истинной сути.
Седьмая, последняя часть книги вмещает в себе описание мозга и органов чувств.
* * *
Конечно, с подобного рода книгой, полной нападок на великого Галена, никак не могли смириться тогдашние мэтры всей медицинской науки.
На данных прежней, уже устоявшейся анатомии, держалось все их подлинное мастерство, все, доступное им, искусство врачевания.
Переменить свои взгляды, отбросить то, что утверждалось веками, даже тысячелетиями, начать изучать все заново, – да это значило отказаться от всего того, что было уже апробировано в их лечебной практике вообще, отказаться от выработанных ими методов лечения, отказаться от обкатанной методики подготовки новых медицинских кадров!
Все это означало, в конце концов, – отказаться от собственного благополучия.
Появление книги Везалия вызвало бурю возмущения, быть может, куда более сильную, нежели реакция на экстравагантные кунштюки Парацельса, и уж куда более ощутимое, нежели реакция на книгу самого Николая Коперника, «торуньского», как тогда говорили, затворника.
Коперник произвел революцию в таких возвышенных сферах и вопросах, которые весьма слабо отражались на сиюминутной жизни и благополучии простых землян. Впрочем, большинство земных жителей над ними не очень-то и задумывались.
Наиболее ярким выразителем этого гнева, как ни странно покажется на первый взгляд, стал учитель и друг Везалия – довольно хорошо известный нам парижский профессор, анатом Якобус Сильвиус, он же Сильвий.
Уже довольно пожилой на ту пору, Сильвий, быть может, действительно слепо верил Галену, да и все прочие мотивы, о которых мы написали, которые, вернее всего, были присущи большинству тогдашних врачей, – касались и его самого.
Впрочем, кто его знает.
Но, как бы там ни было в действительности, Сильвий и его сторонники, его многочисленные ученики, несокрушимой стеною выступили против Везалия. «Неуч», «святотатец», «безумец», «гордец», «клеветник», – это далеко не все эпитеты, которые обрушились на голову автора злосчастного семикнижия «О строении человеческого тела».
И чем дальше, тем больше возникало подобных обвинений, направленных в его адрес.
Завершилась же вся эта кампания тем, что Сильвий сочинил на редкость остроумный и едкий памфлет под длинным названием «Опровержение клеветы некоего безумца на анатомические работы Гиппократа и Галена, составленные Якобусом Сильвиусом, королевским толкователем по медицинским вопросам в Париже».
Высмеивая Везалия, обыгрывая его фамилию, Сильвий называет его даже vesanus, vesananiens, что в переводе с латыни на современный русский язык означает не более и не менее как «безумный», «свирепый», «неистовый», даже «бешеный».
Дело осложнялось еще и тем, что учение Галена (а равно и его предшественника Гиппократа) воспринималось как совершенно приемлемое для всесильной тогда католической церкви, и восставать против подобной доктрины означало подрывать авторитет Священного писания, а тем самым – вступать в конфликт с церковниками, объясняться с вездесущей и всесильной пока инквизицией. Хотя Везалий, признавая «животные духи», базирующиеся в желудочках головного мозга, признавал тем самым наличие в человеке души, – а все же церковникам никак не могли понравиться его жуткие поползновения. Во что бы то ни стало – им всячески хотелось не допустить ниспровержения авторитета Галена.
В споре с официальной врачебной доктриной, в споре с Сильвием, – церковь определенно стояла на стороне последнего, и Везалию надлежало вести себя предельно осторожно, чтобы не оказаться вдруг на костре инквизиции.
Но дело уже близилось к этому, пусть еще и очень, даже очень медленно…
Вскоре возникла жесткая оппозиция ниспровергателю античных авторитетов в самой Падуе, на кафедре анатомии, которую возглавлял сам Везалий. Во главе университетских недоброжелателей Везалия оказался и его бывший ученик Реальд Коломбо.
Оппозиционеры всеми силами стремились опорочить Везалия перед студенческими массами и вызвать, таким образом, всеобщее его неприятие.
Везалий действительно подвергся настолько сильному гонению, что, в конце концов, вынужден был оставить университет, уехать прочь из Падуи, ставшей в корне негостеприимной к нему. Более того, он даже полностью отошел от научной работы и, в отчаянье, сжег какую – то часть своих собственных рукописей, с бог весть какими, быть может, очень даже важными наработками.
И все же Везалий зарекомендовал себя к тому времени настолько выдающимся практическим врачом, что лишить его этой репутации уже никто не мог.
Он перешел на чисто врачебную деятельность.
Даже поступил на военную королевскую службу.
Сначала Везалий участвовал в войне, которую Испания вела с Францией. Будучи прекрасным анатомом, оказавшись на должности главного военного хирурга испанской армии, – он с завидной легкостью справлялся с лечением различного рода ранений, с бальзамированием трупов павших на войне особо важных испанских вельмож. После окончания военных действий он возвратился назад, в свой родной Брюссель.
Вскоре туда, как бы вслед за ним, переехал и шумный королевский двор. Естественно, обязанности главного королевского лейб-медика были полностью возложены на Везалия.
Карл V страдал подагрой, а в довершение – еще и неумеренным, волчьим аппетитом. Лечить его было сверхтрудно, поскольку даже малейшее улучшение своего здоровья воспринималось им уже как решительно – окончательное исцеление, после чего его величеству и слушать не хотелось о каких-либо новых ограничениях в еде и в напитках и о каких-то «зряшных», по его мнению, врачебных мероприятиях. Более того, прослышав от слишком любопытных врачей о существовании птичьего пера, которым античные вельможи щекотали себе свое нёбо, чтобы насладиться еще более лакомым блюдом, он и себе принялся поступать таким же образом…
Везалию было трудно противодействовать этим королевским капризам, однако и на этом фронте он действовал совершенно не без успеха.
Король бодрствовал, чувствовал себя вполне здоровым, потому и материальное состояние его лейб-медика тоже не вызывало никаких нареканий. В пользу такого именно толкования говорит хотя бы тот факт, что в 1555 году Везалию удалось повторно издать свою главную книгу, с некоторыми дополнениями и уточнениями, причем – в еще более роскошном виде и оформлении.
