«Вот это дерево… Хоть и жаль, конечно…»
Все еще сомневаясь, люди приступили вплотную к делу. Через непродолжительное время дерево уже лежало на зеленой траве.
«А что я говорил? – воскликнул тот из рабочих, который так и не удосужился выпустить из рук пилу. – Глядите!»
Не вставая со скамейки, Ауэнбруггер увидел на месте свежего среза слегка пожелтевший круг.
«Зря старались, – начал рабочий с длинным шестом в руках, но человек в зеленом сюртуке, два раза опустив молоток чуть повыше среза на древесном стволе, спокойно ему объяснил:
«Не туда смотрите… Вот где изъян. Послушайте».
Привстав на своей скамейке, Ауэнбруггер с интересом дожидался результатов. Человек в зеленом сюртуке, которого рабочие именовали Францем, казалось, нисколько не ошибался. Отпилив указанный им кусок, рабочие обнажили сплошное черное пятно, окруженное лишь тоненьким живым ободком…
«О, Франц! Я же говорил! – восхищенно вскрикнул рабочий, который не растерял веры в чужие возможности. – Вот так да!..»
Не меньшее восхищение ощутил и Ауэнбруггер. Что же, ему не раз приходилось слышать об удивительных лесных инженерах. Какой у них тонкий слух…
Впрочем, не только у них. Но как проявить… все это врачам?
Нечто похожее наблюдал Ауэнбруггер и в своем родном Линце. Там, к дому его отца, вечерами собирались все местные трактирщики. Сопя и приседая от натуги, сталкивая на затылки свои яркие шляпы, одними согнутыми пальцами выстукивали они увесистые бочки, уже выкаченные из подвалов дюжими грузчиками. Только по звукам, исходящим от бочек, они старались определить, насколько те заполнены были вином. Отцовский приказчик, стоя на высоком крыльце, только посмеивался в рыжие усы.
«У нас все здесь честь по чести, – раз за разом повторял он. – А если что-то не так, то я заранее предупреждаю вас, господа… Но вы – проверяйте. На то человеку и пальцы дадены…».
Пальцы!
Вот они, вторые у человека глаза, не раз думалось Ауэнбруггеру! Вот чему доверяться надо больше всего на свете, даже врачу…
Да только он никак не мог снизойти до чего-то схожего в своей профессии. Никак не мог уподобиться потным, краснолицым трактирщикам, от которых за версту разило застоявшимся винным запахом…
* * *
И все же он отважился.
В тот же день, тайком от коллег и от больничной прислуги, он начал испытывать новую методику.
Конечно, для такого рода опытов годились пациенты попроще, поступившие откуда-нибудь издалека, которые имели самое туманное представление о больничных порядках, поскольку никогда еще не бывали в лечебных учреждениях. К тому же такие, болезнь которых зашла уже очень и очень далеко.
Заподозрив скопление жидкости между плеврой и легким, Ауэнбруггер складывал пальцы правой руки в виде пирамиды, тихонечко постукивал ими по выпуклостям грудной клетки своего недоуменного пациента, ощущая лишь твердость ребер. Звук получался явно глухим, намного глуше, чем ему следовало быть. Он больше всего опасался, что больные воспримут его действия как настоящее колдовство, либо же – как знахарство.
Однако они смотрели на него безо всякого удивления, скорее – просто с бесконечной надеждой на скорое выздоровление.
И он постепенно осмелел. Он редко замечал неприятные ощущения в сознании больных, вызываемые его действиями. Однако же очень часто ему мешали посторонние звуки, вызываемые, главным образом, его неосторожными движениями, хотя и старался он каждый раз.
В таких случаях он просил больных прикрывать грудную клетку туго натянутой рубахой, а сам надевал на правую руку тоненькую перчатку. Он проходил по грудной клетке – как по клавишам какого-то чуткого музыкального инструмента, как делал это не раз, садясь за свой клавесин, чтобы воспроизвести на нем новое произведение божественного Амадея Моцарта. Ему все чаще, все легче и скорее удавалось почувствовать границы, на которых звуки обретали какое-то новое качество. Не видя этих границ, он вскоре научился определять их по одним лишь более или менее уверенным звукам.
Это были первые, но такие важные шаги. День за днем, собирая по крупинкам опыт, поначалу – все так же в глубокой тайне от коллег и вообще от кого бы то ни было, а затем уже открыто, радуясь собственным успехам (а все они были такими явными!), – он разрабатывал свою собственную методику. Ему все чаще и все уверенней удавалось распознавать скопление жидкости между плеврой и легким, определять увеличение размеров околосердечной сумки, выявлять расширение желудочков сердца…
Так миновало целых семь лет.
Наконец, он почувствовал, что добился поставленной цели.
Выработав оригинальную методику обследования грудной клетки, он отважился в 1761 году опубликовать свой трактат, исполненный на латинском языке и озаглавленный Inventum novum ex percussione thoracis humani, ut signo abstuso interni pectoris morbos detegendi («Новое изобретение, как при помощи выстукивания человеческой грудной клетки можно распознавать болезни, скрывающиеся в грудной полости»).
На 95 страницах этого скромного по объему труда обосновал он свое замечательное изобретение, которое представляло собою прямую, непосредственную перкуссию внутренних органов.
* * *
Реакция ученого мира оказалась неожиданно агрессивной и даже оскорбительной для автора.
Многие врачи были абсолютно уверены, будто бы нечто подобное они уже давно вычитали… у Гиппократа. Будто бы все, что описано ныне доктором Ауэнбруггером, есть не что иное, как сотрясательный шум, о котором говорится еще у отца медицины, у самого Гиппократа.
«Хорошее открытие! – шутили венские обыватели, науськанные наперед врачами. – Лучше бы его назвать inventum novum antiquum (то есть – новое древнее открытие).
Но так говорили еще более-менее добродушные люди.
На Ауэнбруггера обрушились удары зубров венской медицинской школы, и он, человек по натуре более чем скромный, уже не рад был, что осмелился заикнуться о невольных своих достижениях.
Он начал даже сомневаться, а не поддался ли он порокам, не поддался ли обманчивому чувству зазнайства… Зачем было говорить об этом миру?
Однако сказанного не воротишь. Приходилось терпеть и дальше.
Правда, нашлись и благосклонные читатели. Французский врач Франсуа де Шассиньи, основательно проштудировав книгу неизвестного ему венского коллеги, пришел к совершенно иным выводам. Увидев в предлагаемом методе неоспоримую пользу, он перевел часть книги на французский язык, обосновав с ее помощью свои собственные нововведения.
Однако… Об открытии Ауэнбруггера постепенно забывалось. Споры о нем почти что заглохли, а сам автор продолжал лечить своих пациентов, пока у него хватало сил, не отрекаясь от своего метода диагностики путем обновленной перкуссии, но и не настаивая на его чрезмерном распространении.
