Но он не приходит и тем не менее игра продолжается: снова и снова утром мы воспринимаем наступающий день не так, как он нам будет казаться вечером, здесь-то и сокрыта изюминка жизни: в начале дня мы имеем интуитивную уверенность, что Годо придет, вечером того же дня мы стоим перед выбором: сказать себе, что Годо нет – и покончить с собой или стать буддистом, оба варианта вполне реальны, и немало людей им следуют, однако подавляющее большинство людей продолжают все-таки ждать Годо, уже в глубине души догадываясь, что он не придет ни завтра, ни когда-нибудь, вообще никогда не придет, и все-таки продолжают его ждать, почему? да просто потому, что нельзя иначе, жизнь по определению есть ожидание Годо.
Однако ждать того, кто заведомо никогда не придет, значит принять его отсутствующий характер, тут тонкость и парадокс: мы не отрицаем существования Годо, нет, кто-то когда-то где-то его видел и рассказал другим, а те еще другим, а те еще другие совсем-совсем другим, и так эта цепочка – как в игре в сломанный телефон – дошла до нас, и мы приняли игру, она нам понравилась, потому что очень уж напоминает наше любимое занятие – жизнь, а без ожидания Годо жизни нет: стоит нам сказать, а главное, поверить в то, что Годо нет на самом деле, как пьеса под названием «живая жизнь» мгновенно делается невозможной, декорации рушатся, актеры не знают, что им говорить, режиссер и суфлер в отчаянии разводят руками, занавес падает, сцена проваливается, зрители в ужасе встают и оглядываются, театр на глазах разваливается, а вместо него – чертов лес, и некуда уйти.
Нет-нет, такого нельзя допускать, нужно до конца верить, что Годо придет, неважно, когда, главное – придет, и тогда драма жизни запускается опять, проигрывается заново, как ни в чем ни бывало, глядишь – часики снова пошли, тик-так, тик-так, тик-так, мы ждем Годо, вчера, сегодня, завтра, он, правда, по-прежнему не является, но это-то и хорошо: черт знает, как бы мы себя повели, если бы он вдруг явился, небось, смутились бы, покраснели, отвели бы глаза в сторону, не знали бы что сказать.
И вообще, его приход совершенно ни к чему, он только бы разрушил привычный ход вещей, к которому мы так привыкли и с которым нам ни за что не хочется расстаться: не нужны нам ни просветление, ни окончательное освобождение, все это слишком высоко и не нашего ума дело, нам главное – просто жить, то есть – ждать Годо, – и мы продолжаем его ждать.
И вот это самое постоянное, строго говоря, ежесекундное ожидание от жизни чего-то такого, чего она нам никогда не даст, потому что дать не в состоянии, и есть сокровенная сердцевина жизни, ее тайная изюминка, мы по-настоящему и полной грудью живем лишь тогда, когда ожидаем Годо, в том или ином виде, каждый на свой лад, ожидаем по-разному: спокойно или с нетерпением, сознательно или бессознательно, тайно или явно, – и вот подробный отчет нашего ожидания Годо и есть наша биография.
И даже умирая, мы ждем от смерти в принципе того же, что ждали от жизни, что говорю? мы ждем от смерти гораздо большего, нежели от жизни! от смерти мы прямо ожидаем, что из ее загадочного чрева наконец-то выпрыгнет долгожданный Годо, в виде окончательно проясненных ответов на тайну посмертной жизни, но также – и заодно – на тайну земного бытия: да, мы почему-то уверены, что перед, во время или на худой конец сразу после смерти явятся, наконец, ответы на все вопросы, которые мы задавали себе в течение жизни, и то обстоятельство, что это ожидание тоже было напрасным, косвенно доказывает наша теперешняя жизнь: потому что ведь она по логике вещей не первая и не последняя, а одна из многих, и умирали мы стало быть не одну сотню раз, в каком образе – неважно, и помним ли мы об этом – тоже неважно, и все-таки снова и снова смерть представляется нам самым великим таинством: как если бы Годо стоял уже за углом или за соседним деревом, и нам достаточно приподняться с подушки, последним усилием повернуть голову – и вот перед тем, как мы навсегда закроем глаза, мы увидим, наконец, то, ожиданием чего была наполнена вся наша жизнь.
Нет, конечно, мы успели за жизнь сделать миллион дел, но это все как бы между прочим, нельзя ведь ждать Годо сотни лет сложа руки, с ума можно сойти от скуки и бездействия, слишком уж много времени оказалось в нашем распоряжении, оттого и приходится что-то предпринимать, каждый знает по опыту, что невозможно и двух дней выдержать, чтобы чем-нибудь не заняться, хотя если бы этих двух дней не оказалось в нашем распоряжении, мы бы и не додумались до наших занятий, – вот вам и гносеология «миллионов дел».
Мы творим историю, создаем искусство, обустраиваем быт, но при этом мы все-таки не забываем о главном: об ожидании Годо, ибо в нем-то и скрыта эссенция жизни, только пока мы помним о Годо и живем его ожиданием, мы живем настоящей жизнью, и наоборот: живя ею, мы ждем Годо, любая религия тем-то для нас и интересна, и потому только так нас магически притягивает, что претендует на точное описание Годо, она как бы патентирует для себя приход Годо, – но, описывая конкретный приход Годо, она на самом деле убивает его.
Мы симпатизируем религиям за то, что они активно и испокон веков интересуются приходом Годо, но где-то в глубине души мы им – то есть всем религиям, в том числе и мировым – не доверяем, догадываясь, что каждый человек обязан ждать своего Годо, даже при том неблагоприятном, но весьма вероятном случае, что мы почти уже догадались, что Годо наверняка не придет: да, наверное он не придет, но мы его все-таки ждем, и будем ждать, до скончания века, в этой жизни и во всех последующих, ожидание прекращается, когда мы говорим себе, что Годо нет вообще, что он на самом деле не существует, – это делают буддисты и еще иные самоубийцы.
Да, только таким путем уничтожается в зародыше исконное волшебство жизни и ее неотразимое очарование: то, что Годо никогда не придет, и то, что его нет, суть две принципиально разные вещи, между этими двумя возможностями, казалось бы, не просунуть и волоса, а тем не менее их разделяет онтологическая бездна, здесь дьявольская разница, можно было бы в который раз сказать вместе с Пушкиным.
Вечное отсутствие Годо, помноженное на его неискоренимое ожидание, с одной стороны, и умная, тонкая, понимающая улыбка насчет того, что его не было и нет с другой, разделяет людей на «простых смертных» и буддистов, ибо жизнь есть игра, а в основе любой игры лежит готовность принять себя в роли комического актера, даже когда у тебя рак и ты оказался в инвалидном кресле: вот мол, ждал Годо – а заполучил рак и конец всему, такова заключительная самооценка всех играющих в жизнь, хотя они ее, конечно, интерпретируют иначе: вместо Годо выступит тотчас какой-нибудь «высший смысл», – буддист же улыбается не над тем, что все ждут Годо, а над тем, что не ждать его по сути нельзя, и что люди не виноваты в том, что ждут его, но все-таки само по себе ожидание Годо вот этой самой неподражаемой буддийской улыбкой пресекается раз и навсегда.
Однако мы, стоит повторить, не буддисты, мы продолжаем ждать Годо в каждой мелочи жизни, и знаки его предстоящего прихода залегают для нас в повседневной жизни, как золото в золотом песке, пусть и крупицами, а благодаря им целые куски земли приобретают особую ценность: это, правда, не такие ювелирные драгоценности, как крупные бриллианты, изумруды, рубины и сапфиры, – им в нашем сравнении соответствуют также более «крупные» ценности масштаба Бога или бессмертия души, но все-таки и так называемые «мелочи жизни» представляют для людей вечный и живой интерес, да еще какой! и потому Годо для нас продолжает существовать, но он отсутствует, точь-в-точь как в пьесе Беккета.
