Так что если отбросить всю конкретную и для каждого человека разную окраску Высшего, которая разъединяет людей и вносит бесчисленные недоразумения и оставить само лишь Высшее, то это и будет служение отсутствующему Богу, – да, только в таком Боге у человека нет сомнений, тогда как, напротив, в любом конкретном Боге у человека есть сомнения, да еще какие: отсутствующий Бог есть таким образом онтологически вполне реальный Бог, но только при условии, что у человека инстинкт движения к Высшему первенствует над всеми прочими.
И один из благих даров отсутствующего Бога человеку – тот малый прирост судьбоносного опыта, который неизбежно возникает на исходе жизненного пути, которым не с кем поделиться, который нельзя перетащить на «тот свет» или в будущую жизнь, и который поэтому настолько никому не нужен, что он становится поистине бесценен: как в том смысле, что не имеет никакой цены, так и в обратном значении, что цена его абсолютна и ни с чем не сопоставима.
И как по следам на песке догадываются о том, кто прошел по нему, так по одному этому благому дару следует предположить, от Кого он, – вот оттенок вечного и неутолимого ожидания в глазах человека, ожидания на протяжении всей жизни, практически всегда, везде, в любой ситуации и при любых обстоятельствах, ожидания чего-то или кого-то, которые заведомо не явятся, но их все равно будут ждать, ожидания, которое не заканчивается даже смертью, ожидания того, что жизнь не может дать, но без чего жизни вовсе нет, – да, этот самый оттенок в глазах человека и есть, пожалуй, печать отсутствующего Бога, по крайней мере одна из них.
О том же свидетельствует и знаменитая картина Исаака Левитана.
Над вечным покоем безмолвного свода
уходит земля в бесконечную даль,
плывут с облаками усталые воды
и дышит простором глухая печаль.
На срыве утеса худая церквушка
прикрыла от ветра косые кресты:
одна ты над миром, родная старушка,
не зябко ль тебе – небеса-то пусты?
Лишь пара деревьев, трава да могилы,
да тусклая синь над холодной рекой,
лишь треск угольков, изнемогшие силы,
да свода вечернего вечный покой.
IV. – Искусство начинается там, где кончается строгая каузальность, и кончается там, где начинается отсутствие какой бы то ни было каузальности, – так, обойдя земной шар, вернуться к исходной точке есть по-своему чистое искусство, и от рождения через смерть прийти к новому рождению тоже есть своего рода чистое искусство: в том плане, что и там и здесь нет никакого практического смысла.
И точно так же самым возвышенным взглядом мы признаем тот, который, обозрев печали и радости, триумфы и падения, рождение и смерть, вечное стремление к чему-то и вечную от стремления усталость, и так далее и тому подобное, – короче говоря, самый возвышенный взгляд все это понял раз и навсегда… но что же дальше? принял ли он это? отвергнул ли? как можно все это принять? но как можно все это и и отвергнуть?
И вот, следуя логике взятого на себя непосильного обязательства, самый возвышенный взгляд на мир невольно пытается изобразить состояние, совмещающее в себе приятие и неприятие мира, – сама по себе эта попытка настолько грандиозна, что ее следует безусловно признать основанием любой подлинной духовности, но все ограничивается, как и обычно, одной лишь попыткой, ибо дальше идти некуда, приходится откатываться назад: нельзя ведь раз и навсегда запечатлеть на лице тот самый возвышенный из всех возможных взгляд и вечно носить его на лице своем.
Чужие и незнакомые люди приходят и уходят, – и в отношении к ним, основанном и без того на естественном уважении и этикетной вежливости, еще можно кое-как сохранять тот монументальный образцовый взгляд, но когда имеешь дело с людьми, которые обитают с тобой на едином и малом совместном пространстве и, главное, на протяжении многих десятков лет, – о чем-либо монументальном здесь не может быть и речи.
Так что ученикам как своего рода «домашним» основателей мировых религий все шишки и доставались, – короче говоря, следует предположить, что в глазах Будды или Иисуса, когда они судачились с учениками, не было ничего возвышенного: во всем допустимо сомневаться и только в этом можно быть полностью уверенным.
Путь к солнцу в полуночи. – Должно быть обязательно сознание некоего тонкого болезненного унижения: такого тонкого, что иной менее чувствительный человек его вовсе не почувствует, и в то же время настолько болезненного, что и во сне, кажется, ощущаешь от него свербящую душевную боль, должно быть, далее, обязательно сознание того, что самые заветные мечты ваши о жизни не осуществились по причине вашего характера, ваших талантов и вашей физической конфигурации, а значит они не осуществились раз и навсегда, и должно быть еще обязательно сознание удивительно благоприятного стечения обстоятельств, благодаря которому вам несмотря ни на что удалось достичь целей, о которых вы даже не мечтали, и которые, если вдуматься, продвинули ваше внутреннее развитие дальше, чем это сделали бы сбывшиеся заветные мечты.
И вот тогда, при условии одновременного задействования всех трех вышеназванных факторов, открывается возможность полной невозможности следовать стезями привычной жизни: нельзя отныне идти ни вперед, ни назад, ни в сторону, никуда, – и это есть состояние как бы ввинчивания вовнутрь иглы: ведь душевная работа не прекратилась, а поля деятельности для нее вовне нет никакой, – и вот это самое упрямое и необратимое ввинчивание вовнутрь игры не может не быть некоторым обращением к Богу: ведь Последний, как добрый волшебник Гудвин, предлагает каждому свой собственный путь, но ваш путь пока не путь мудрости и не путь радости – наиболее проторенные пути к Богу – скорее, это путь доверия, свободы и благодарности, когда вы только-только начинаете приходить от мира к Богу и Он, боясь вас спугнуть, не хочет оказывать на вас ни малейшего давления, – короче говоря, этот путь, сам по себе скромный и незаметный, лишенный каких-либо великих красот и небывалых подвигов, все-таки напоминает одно из прекраснейших явлений в природе, а именно: внезапное расцветание горных гималайских кактусов в ночи при лунном свете.
Молитва
I. – Восхождение. – Кто не помнит шокирующей сцены из фильма «Андрей Рублев» А. Тарковского, когда безоружные люди, запершись в церкви от окруживших их татар, неистово молятся Богу о пощаде, но их все-таки сжигают заживо? выходит, их молитва не была услышана? как знать: ведь эти люди молились о спасении и, хотя они пережили, судя по всему, ужасные предсмертные минуты, за ними последовало ощущение неописуемого блаженства, что доказывают опросы умерших клинической смертью и возвращенных к жизни.
Стоит только в это как следует вдуматься: при клинической смерти мозг отключен и никаких переживаний с научной точки зрения быть не может, однако они есть – и еще какие! вот вам и вполне научное доказательство того, что смертью жизнь человеческая не заканчивается и более того, опросы людей, находившихся в состоянии ожидания ближайшей и неминуемой гибели, показывают, что все они в последние минуты испытывали не только внезапное исчезновение страха и ужаса, но и появление вместо них тоже всеобъемлющего ощущения блаженства.
