И было за что…
Познакомились они при весьма драматических обстоятельствах. Однажды, непогожим октябрьским днем 1992 года, Наташа возвращалась домой от подруги со дня рождения. Там девочка выпила шампанского — чуть-чуть, однако даже этого чуть-чуть оказалось достаточным, чтобы у нее с непривычки закружилась голова. Наташа остановилась, случайно опершись о какую-то машину, — истошно завопила сигнализация, и спустя несколько минут рядом возникли два урода: бритые затылки, кожаные куртки, спортивные штаны и очень специфический жаргон не оставляли сомнений в их профессиональной принадлежности. Естественно, бандиты решили изнасиловать малолетку, и уже почти достигли желаемого, но в самый критический момент, подобно джину из доброй сказки, рядом появился Максим. Проучив негодяев, он запихнул Наташу, дрожавшую от страха, в такси и привез домой. Нечаев, не требовавший ничего, даже благодарности, выглядел в глазах ошарашенного всем происшедшем ребенка (тогда девочке было всего лишь пятнадцать) эдаким Робин Гудом, благородным и бесстрашным рыцарем. И надо же было такому случиться, чтобы пути их скрестились вновь…
В эту пору Наташа даже не догадывалась, кем же на самом деле был ее дядя — а дядя Леша, Алексей Николаевич Найденко как раз и появился в их доме через месяц после столь неприятного события. Отмотав в колымском лагере общего режима, где был смотрящим, две «пятилеточки», законный вор наконец-то вернулся в столицу. Дядя Леша был, наверное, единственным (после мамы) человеком, который не чаял в девочке души, младший родной брат пахана, Вася, погиб в автомобильной катастрофе, когда дочь была еще совсем маленькой, и все заботы принял на себя старший брат Алексей. Мысли о маленькой племяннице согревали зачерствелую душу старого уркагана на этапах, в централах, на зонах и пересылках и, наверное, во многом благодаря этим мыслям Коттон сохранил в себе остатки человечности.
Хотя, именно за эту человечность ему пришлось поплатиться — так уж получилось…
Любимая племянница, конечно же, не могла знать полного расклада криминальной колоды Москвы, и уж тем более — подробностей «рамсов» вроде того, что произошел между ее уважаемым татуированным дядей и отмороженным беспредельщиком Атасом, решившим превратить мир в черствую корку для других и белый хлеб для себя.
«Понятия» старых воров так называемых нэпманских, босяцких, были по-своему очень предусмотрительными и дальновидными. По этим самым понятиям настоящему законному вору нельзя было иметь — кроме собственности, квартиры, машины, дачи, — еще и постоянную семью, нельзя было поддерживать связь с родственниками. Любимая женщина, дети от нее — все это давало возможность шантажировать любого авторитетного человека; шантаж, прессинг, скрытое и явное давление — излюбленный мусорской прием. Люди, которых любишь, о которых беспокоишься, — это всегда болевые точки, а чем больше у человека, противопоставившего себя государству, болевых точек, тем он уязвимей для этого самого государства.
Впрочем, как выяснилось несколько позже, — не только для него.
Когда начались жестокие и кровавые разборки с Атасом, обуревший отморозок быстро и грамотно вычислил единственную болевую точку своего идейного оппонента. Наташа была похищена из больницы, где лежала после операции аппендицита и увезена на подмосковную виллу Валерия Атласова, в Воскресенском. После чего любящий дядя с воровскими татуировками подвергся грубому, неприкрытому шантажу по сотовому телефону: мол, если что не так, мы с твоей малолеткой тако-о-е натворим! Так что слушайся нас.
И вновь ее спас тот самый благородный рыцарь без страха и упрека — Максим…
Да разве в такого можно не влюбиться?!
— …наша школа — особенная, одна из немногих в Москве, где аттестаты вручаются в мае… чтобы вы имели возможность подготовиться к поступлению в институты… многие из вас продолжат образование в высших учебных заведениях… неоднократно вспомнят школу, которая… в наше время, когда все двери открыты перед вами, когда вы, молодые граждане свободной России… только честным и упорным трудом вы должны завоевывать честное имя… — несся из динамиков металл директорского голоса, и девочка, тяжело вздохнув, вновь опустила руку в карман, нащупав заветное письмо.
Конечно же, она читала его раз сто пятьдесят, наверняка уже выучила наизусть, но ведь так хотелось еще раз взглянуть на аккуратно катящиеся буквы, на первые строки: «Здравствуй, дорогая Наташа»!..
Прощальная линейка наконец закончилась. Над микрорайоном поплыли звуки старого шлягера, и динамики, надрываясь, хрипло выплевывали: «Учат в школе, учат в школе, учат в школе…» Выпускники разбрелись по пыльному школьному плацу, где каждая трещина в асфальте, каждый камешек были до боли знакомы. Мальчики украдкой курили, девочки, достав из сумочек косметику, красились, исподтишка поглядывая на мальчиков. Теперь оставалось самое приятное — застолье в честь получения аттестатов и бал.
Наташа отошла в тень, достала письмо, нетерпеливо раскрыла конверт…
Здравствуй, дорогая Наташенька!
Я по-прежнему очень далеко от Москвы. Я там, где нет городского шума, нет суеты, зато какое великолепие природы! Какие тут сосны, какие закаты, как чист и прозрачен воздух…
Бумага письма была серой, тонкой, ломкой и просвечивающийся — короче говоря, казенной, а на конверте стояли какие-то непонятные буквы, цифры — что поделаешь, если получено это письмо из казенного дома!
Два года назад Нечаев получил срок в «пять лет лишения свободы с отбыванием в исправительно-трудовом учреждении строгого режима» — стало быть, оставалось ждать его еще три года. А это — целая вечность!
Из-за чего сидит?
Наташа и сама толком не знала — когда ее возлюбленный был еще не на зоне, а в ожидании суда парился на шконках следственного изолятора, девочка написала ему в Лефортово письмо, в котором призналась в любви; она почему-то вбила себе в голову, что Максима осудили именно из-за нее, за то, что он вызволил ее из пыточной камеры виллы Атласова. Пятнадцатилетняя школьница обещала любить его вечно и ждать хоть сто лет, а когда Максим наконец вернется — выйти за него замуж, прожить еще сто лет и умереть счастливыми в один день.
…свежий воздух, посильный труд, здоровый образ жизни — что еще надо для полного счастья? К тому же дисциплина, жизнь строго по распорядку. Это организовывает, не позволяя расслабляться. И какая разница, что меня ограждает от людей: бетонные коробки моего родного микрорайона или же колючая проволока? Знаешь, мне иногда даже кажется, что проволока и заборы чем-то лучше: сюда не могут проникнуть негодяи… Хотя тут и своих предостаточно. Что поделать: долгое сидение на одном месте невольно способствует занятиям философией…
Конечно же, узник сильно преувеличивал: лишение свободы еще никого не располагало к абстрактному философствованию. Но Наташе казалось: что, как он пишет, так, наверное, и есть на самом деле.
Значит, все будет хорошо — и встретятся они, и поженятся, и будут жить сто лет в любви и счастье, и умрут в один день.
