Размышления Максима прервал неприятный резкий звук — подрезавшая его навороченная спортивная тачка, пронзительно взвизгнув резиной об асфальт перекрестка, мгновенно вырвалась вперед автомобильного стада: крутой за рулем, однако! Кредо жизни: педаль газа в пол, резко бросается сцепление и до следующего перекрестка, чтобы показать всем им, козлам, как правильно ездить и тормозить.
Стряхнув сигарету в пепельницу, Максим плавно тронулся — конечно же, теперь, после спецкурсов вождения автомобиля, пройденных им на базе «КР», он мог бы показать тому кретину класс, тем более, что и тачка у него ничем не хуже. А зачем — что он этим докажет?!
Черная БМВ с длинной антенной на крыше плавно и тяжело катила по левой полосе проспекта, а Максим продолжал свои невеселые размышления.
Ну, сделает он все так, как запланировал для него Прокурор — если сделает…
А дальше?
А дальше, по логике, когда цель будет достигнута, от него немедленно избавятся как от человека, слишком много знающего. Тихий хлопок в подъезде, контрольный выстрел — и все проблемы решены.
Для них, по крайней мере…
* * *
Замкнутое пространство всегда гнетет. Стены ограничивают взгляд, потолок давит на мозг и, кажется, тяжелая бетонная плита в любой момент может свалиться на голову, похоронив под собой хрупкую плоть. Даже пол — и тот грозит завибрировать и провалиться, и обломки его уволокут тебя в самую преисподнюю…
Комната, квадратная в плане, была небольшой: пять шагов от двери к окошку, пять шагов от одной стены к другой. Геометрически-правильный квадрат окна с толстым стеклом над головой, а в нем — одеяльный лоскут серо-синего неба. Матово-молочный свет, будто бы стекла в окне непрозрачные, но дело не в стекле, это такое небо. И ничего, кроме этого света…
Наташа Найденко смотрела в окно по сто раз на день и, наверное, столько же раз меряла ее вдоль и поперек шагами, но только первое время. Тюремная камера, да и только, считала она. Правда, в отличие от тюрьмы, комната эта отличалась относительным комфортом: большая мягкая кровать, огромный телевизор с видеомагнитофоном, холодильник, кондиционер, стеллажи с книгами…
Был даже собственный слуга — именно так называла про себя девушка крепкого молчаливого мужичонку с серой, незапоминающейся, невзрачной внешностью. Этот невзрачный появлялся тут ровно три раза в день — утром, днем и вечером, приносил еду, уносил грязную посуду и выполнял мелкие просьбы пленницы.
Сколько ни пыталась заговорить с ним девушка, сколько ни пробовала завязать беседу — невзрачный смотрел на нее ничего не понимающими, словно невидящими глазами, что-то бормотал в ответ и уходил, катя перед собой тележку с кружками и тарелками.
Наверное, он был глух.
Сперва, сразу после похищения, Наташа пыталась поговорить с ним по-хорошему. Улыбалась, даже слегка кокетничала, задавала вопросы, которые казались ей совершенно естественными: почему ее украли те страшные люди из «речной милиции» прямо с прогулочного катера на Москве-реке, почему ее тут держат, почему не дают позвонить маме, которая наверняка очень-очень волнуется, и вообще — где она теперь находится? Не дождавшись ответа, девушка начала скандалить — кричать, что у нее очень авторитетный дядя, который работает «кем-то вроде юриста», что если ее не выпустят, тут появится «ее мальчик» Максим, с которым она «ходит», и он, невероятно крутой, побьет всех сильно-сильно, что они вообще не имеют права…
А потом, как-то так само собой получилось, Наташа забыла обо всем: и о маме, и о недавнем выпускном бале в родной школе, и о том, какая она была там красивая-прекрасивая, и о вручении аттестатов, и об авторитетном «дяде-юристе» и, что самое странное — даже о Максиме.
Произошло это как-то незаметно: словно взял некто влажную губку и вытер с грифельной доски памяти все, что грязными меловыми потеками заслоняло главное… А главным было то, к чему стремится каждый нормальный человек: счастье. Теперь девушка ощущала его почти физически.
Наташа даже не заметила, как однажды, рано утром, невзрачный пришел в обществе какого-то мрачного уродца, у которого все, казалось, было квадратным: голова, плечи, кулаки и даже небольшой горб.
Они дали ей стакан кока-колы — девушка, блаженно улыбаясь, выпила и, закрыв глаза, легла на кровать.
И была счастлива, счастлива, счастлива; счастлива абсолютно и бесповоротно. Счастье разливалось по тесной комнате; счастье и восторг струились из квадратного окна напротив кровати, счастьем были окрашены стены, воздух; счастье тихим светом сочилось из молчащего телевизора, мелодичным шелестом радиоволн проникало в мозг…
Счастье, счастье, счастье…
И даже на языке ее вертелось постоянное, устойчивое сочетание «сч»; оно казалось колючим, жестким, шершавым и потому так хотелось растягивать последний мягкий и ласковый слог: «ие-е-е-е…», «счастие-е-е-е»!
Так вот, какое оно, это самое счастье — когда тебе ничего не надо… Нет, когда надо лишь одно: вот так вот лежать на кровати, пусть даже в этой тесной комнате, пусть даже одной, лежать и ощущать, лежать и внимать себе, лежать и слушать музыку счастья, музыку заоблачных сфер, незримо насыщающую атмосферу вокруг…
Словно океаническое течение выносит на влажный, мягкий песок, и набегающие волны ласкают, лижут ступни, небо над головой голубое-голубое, лазурное-лазурное, аж глаза режет эта голубизна, руки тяжелые и непослушные, но эта непослушность тем более радует.
И не хочется думать ни о чем, и кажется, способна выполнить любое желание — кого угодно и какое угодно, и верить всему, что тебе скажут, и быть счастливой лишь от этого.
А потом Наташу посадили в большой автомобиль, эдакий дом на колесах — с телевизором, видеомагнитофоном и холодильником, и повезли куда-то: девушка даже не спрашивала, куда именно. Хоть на край света — теперь ей везде будет хорошо.
Но вскоре все закончилось.
Веселящий газ, окутывавший ее сознание, как-то незаметно улетучился, и стало страшно. Она — такая маленькая, беззащитная, всеми покинутая, в обществе незнакомых людей, в какой-то огромной машине, запертой снаружи. Медленно проплывают за окнами острые верхушки деревьев, тогда в просветах между кронами мелькает лазурное небо, затем его заслоняет грозовая туча, и от этой смены видов Наташе почему-то становилось очень одиноко, и очень хотелось плакать: наверное, от жалости к себе.
Машина катила по шоссе в полную неизвестность — девушка, сбросив одеяло, поднялась и на непослушных ногах приблизилась к стеклянной перегородке, отделявшей салон от водительского места.
За рулем сидел мужчина с красным лицом и немного выпученными глазами — огромный золотой перстень с неправдоподобно большим бриллиантом почему-то сразу обратил на себя внимание. Наташе показалось, что она где-то, когда-то, в какой-то другой жизни уже видела этого человека, уже встречалась с ним…
Рядом с обладателем бриллиантового украшения ерзал на сидении какой-то тип в белоснежном костюме — когда позади него определилось легкое движение пассажирки, он, даже не обернувшись в ее сторону, процедил слова загадочные и жутковатые:
