Но пока еще бежала. И в самом деле, на диво теплый студень. Вон, тучки сгущаются – да не снежные, а обычные дождяные. Лягушки этой погоде зело обрадовались – повылезали отовсюду, расквакались шумно.
– Ква-кой дождь будет! – доносится со всех сторон. – Ах, ква-кой дождь!
Василиса слушала этих крикунов с нескрываемым отвращением. В новом обличье она стала понимать их речь… хотя что там, той речи? Лягушки – они и есть лягушки.
Безмозглые создания. Когда-то от кого-то Василиса слышала, что лягушки – это бывшие люди, что утонули во время Потопа. Но уж верно враки все. Эти только и знают, что прыгать, ловить мошкару, да призывать дождь.
Говорить с лягушками Василисе было не о чем. Да и само слово «говорить» тут звучало не очень-то уместно. Лягушки, как и прочее зверье, не говорят по-настоящему, а просто извещают, о чем сейчас думают, чего желают. «Голоден», «страшно» или, как вот сейчас, «радуюсь дождю». Простенькие тварюшки с простенькими умишками.
А лягушки мужеска полу то и дело извещали Василису о том, чего ей знать вовсе не хотелось. Даже после превращения она явно осталась красавицей. Уже несколько парней-лягвунов выказывали по отношению к ней недвусмысленные намерения – от одного бедная княгиня едва отбилась.
То-то сраму потом было бы!
Василиса мучительно думала, как ей из этой беды выбраться. Сама себя она расколдовать точно не сможет. Она знает пару способов, как превратить человека в животное и обратно, но с лягушачьими лапками такого не наворожить. Просто снять Кащеево заклинание тоже не выйдет – он все-таки не деревенский знахарь, чары у него зело крепкие. Вряд ли на Руси вообще сыщется чародей сильнее.
Да что там на Руси – на всем белом свете. Это в древние времена, сказывают, водились и такие кудесники, что могли бы Кащея на одну ладонь положить, другой прихлопнуть. Сейчас не то.
Но даже если б кто и был. Пусть не сильнее, пусть хоть сравнимый. Как Василисе до него добраться-то? На своих четырех она и за год никуда не допрыгает. Не на цаплях же верхом.
– Куак!.. – издала противный звук она. – Ой, нет, я не это хотела сказать!..
Сейчас Василиса испугалась еще сильнее. Она по-прежнему могла говорить человеческим голосом, но с каждым днем это получалось все труднее. Память постепенно затуманивалась, прежняя жизнь подергивалась дымкой. Крохотная лягушечья головенка становилась по-настоящему… лягушечьей.
И пока Василиса еще сохраняет разум, надо срочно что-то предпринять… но что, что же?! Как же гнусно поступил с ней Кащей!
Василиса дала себе зарок – если спасется из этой беды, если вернется в прежний облик, то всю жизнь свою переосмыслит. Не нужен ей больше княжеский венец, не нужно богатство земное и власть над человеками. Жить бы только!.. Жить… и не в лягушечьей шкуре!..
Княгиня ожидала, что сегодняшний день пройдет так же, как вчерашний и позавчерашний. До захода солнца она просидит у края болота, а потом нырнет в мерзлую трясину и забудется в ледяном мертвящем сне. А утром, с лучами солнца, прогреется и снова вынырнет ловить мошкару. Или на сей раз не вынырнет, а уснет совсем – и до весны. На сколько еще хватит слабенького осеннего… уже зимнего солнышка?
Но сегодня случилось что-то новое. До Василисы донесся гул. Басовитый, утробный – как будто громадный шмель летит. Знакомый, очень знакомый гул… именно так гудит ступа бабы-яги!
В первый момент сердечко радостно вздрогнуло. Неужто Овдотья Кузьминишна, Василисина наставница?!
Но тут же сердце замерло в тревоге. Откуда здесь взяться Овдотье, в Кащеевом-то Царстве? Сюда ей ходу нет. Уж скорее то Яга Ягишна, ее названая сестра… и вот от нее Василисе добра ждать незачем. Эта коли сразу не раздавит – уже счастье.
Ступа кружила над болотом довольно долго. Описывала петлю за петлей – все уже, все короче. Василиса шкуркой чувствовала, как ощупывает грязь цепкий ведьминский взгляд.
И вот внутри что-то екнуло – старуха в ступе ее обнаружила.
Через минуту она приземлилась. Помогая себе пестом, наружу выбралась… нет, не Яга Ягишна. Но и не Овдотья Кузьминишна. То была, без сомнения, баба-яга, только не одна из этих двух. До сего дня Василиса только слышала об этой, третьей.
Самой старшей.
Она и выглядела старше. Старее своих названых сестер, вместе взятых. Страшная, одноногая, с длиннющим кривым носом. Одетая в совсем уж изодранные лохмотья, кошмарная старуха выглядела не первой свежести мертвяком. А когда та подковыляла поближе, Василиса с ужасом поняла, что она еще и слепая.
Княгиню-лягушку баба-яга разыскала по запаху. Шамкая и причмокивая, она наклонилась и цыкнула зубом. Единственным кривым зубом, каким-то чудом уцелевшим в провалившемся рту.
– Вот ты хде… – невнятно буркнула она, на удивление ловко хватая Василису костлявой ладонью. – Попалася, жаба… Не уйдеш!..
Василиса забилась, задергала лапками, но где уж ей было вырваться. Старуха только сильнее сдавила пальцами, и бедная княгиня обвисла, едва не теряя сознание.
Еще через минуту ненавистное болото осталось далеко внизу. Баба-яга сунула лягушку в глубокий карман на подоле, оттолкнулась пестом и взмыла в небеса.
Тут как раз и дождь хлынул.
Летели долго. На закат и полуночь, к берегам Мезени, в земли навьев. С каждым часом становилось все холоднее, все ненастнее. Барахтающаяся в кармане Василиса ничего толком не видела – только немного света далеко наверху. У нее быстро сохла кожа, дышать было все труднее.
Но вот ступа начала опускаться, а там и приземлилась. Шамкая что-то себе под нос, баба-яга снова вылезла, вытащила Василису наружу – и та залупала лягушачьими глазками. Солнце уже почти закатилось, воцарилась темень, но она все равно пялилась с изумлением.
Дивное здесь оказалось место. Глушь, чащоба, вокруг непролазные грязи и буреломы, но вот именно здесь – дивно. Куда ни глянь – холод и вьюга, а тут тепло и ромашки цветут. Словно островок лета посреди зимы.
Вот, значит, где проживает старшая баба-яга. Наверное, она среди них наисильнейшая, раз такое себе наколдовала.
И изба у нее отличается от той, в которой Василиса десять лет жила чернавкой. Не на куриных ногах, а наполовину вкопана в землю. Вокруг частокол, увенчанный человечьими и медвежьими черепами.
Ковыляя на костяной ноге, баба-яга внесла Василису внутрь. Рассохшаяся дверь отворилась с душераздирающим скрипом, а потом со страшной силой хлопнула. С потолка посыпалась земля.
В этой избушке оказалось даже теснее, чем у Овдотьи Кузьминишны. Утварь вся древняя, рассыпающаяся, оконце слюдяное, желтое. Ветхие лавки, дряхлые сундуки, почерневшая от копоти печь. Хотя довольно чисто – в углу веник шурудит, сам собой пыль выметает.
Баба-яга неспешно расстелила на столике скатерку, достала большую каменную чашу, плеснула в нее водички и посадила лягушку туда. Василисе сразу стало легче и приятнее.
