– А различать вас как?
– По прозвищам различай.
– Кстати! – оживилась Яга Ягишна. – А у тя самого-то какое прозвище-то, касатик?
– Калин Рогатый, – нехотя процедил татаровьин.
Старуха залилась противным мелким смехом, Калин гневно насупился. Не любил он свое прозвище, никогда его вслух не упоминал. И уродства врожденного, рога на темени, стеснялся до смерти, всегда шапку носил, даже на застолье.
– У меня в роду-то не только татаровья, – пробурчал он. – По материнской линии род мой к половцам восходит. В шестом колене, например, у меня половецкий хан Боняк числится – изрядный был муж, доблестный. А в седьмом колене среди предков моих по материнской линии сам хан Тугор ходит, что половцев на Русь водил, на бумажных крыльях летал. Алеша Попович его убил. Собака русская.
Калин отхлебнул браги, немного подумал и добавил:
– Какие все-таки сволочи эти богатыри русские. Хлебом не корми, дай кого-то из моих предков убить. Что они им сделали-то плохого?
– И не говори, – поддакнула баба-яга. – Житья от них нет. Еще и женщин невинных пожилого возраста живьем в печах жгут. Твари как есть.
– Мои предки тоже немало от них настрадались, – мрачно добавил Тугарин. – Я-то сам из Древнего Народа, вы все меня тут знаете…
– Знаем, каган, знаем! – загомонили соратники.
– Да, спасибо. Я не люблю хвастаться происхождением, но род у меня длинный и знатный. Я Тугарин, сын Змиулана, сына Уссенара, сына Лестрида, сына Осторбека, сына Стурокса, сына Скельтебрука, сына Дарема, сына Ыштока, сына Кострака, сына Морастока, сына Петракора, сына Сосластона… будет, впрочем. Я могу перечислить своих предков до сорокового колена, но боюсь утомить собравшихся. И заметьте, всех их зовут по-разному.
Калин, в чей огород был камешек, заворчал, поджимая губы. Но ничего не сказал.
Не желая отставать от остальных, попытался похвалиться происхождением и Репрев, вожак псоглавцев. Трапезную наполнил его невнятный рык, сквозь который лишь изредка пробивалась человечья речь.
– Аррм!.. Аррм!.. – взлаивал могучий псоглавец. – Я!.. аррм!.. тоже роду знатного!.. знатного!.. Аррм!.. Мои отцы-матери!.. Аррм!.. были псоглавцами!.. все!.. были!..
– Ой, да нишкни! – махнул в его сторону Соловей-Разбойник. – Неохота лай твой слушать. Вот меня лучше послушайте, други. Я-то и в самом деле уродился всем на зависть. Батюшка мой, Рахман Многомудрый, из самой земли Индийской на Русь пришел, кудесам наученный! Не поладил там с какими-то шатриями, да и бросил их прозябать во тьме и ничтожестве. А матушка моя вовсе велеткой была, самому Позвизду дочерью приходилась! Вот уж какого я славного происхождения!
Все уважительно покивали. Взгляды скрестились на бабе-яге – она одна тут еще про себя не сказала. Видя к себе такое внимание, старуха даже несколько зарделась, но все же поведала, что отца своего она знать не знает. Может, князем он был светлым, а может, голью перекатной – ничто не исключено.
Зато уж про мать знает куда как хорошо. Мать-то ее тоже ведь была бабой-ягой – Ягой Усонишной, дочерью велета Усони и допрежней бабы-яги. Она-то, Яга Ягишна, не то что эта чувырла Овдотья, что из простых смердок – ее-то род уж тридцать веков клюку бабы-яги передает от матки к дочке! Потому и имя гордое носит, благородное. И отчество у нее потому не отчество, а материнство.
– Вот оно как заведено-то у вас, вот оно как… – покивал Калин. – А сама-то ты чего бездетная-то, старуха? Сама кому клюку передавать собираешься?
На этот вопрос баба-яга зашипела зло, бешено. Она и сама прекрасно видела, что просрочила время, когда еще могла обзавестись дочерью. Безнадежно устарела для материнства. И хотя помирать ей еще не скоро – ой, не скоро! – однажды ее час неизбежно придет.
И что тогда?.. Неужто середульней ягой станет проклятущая молодка Овдотья, а меньшой… кто станет тогда меньшой? Опять некая случайная девка, дура набитая, истинных постановлений не ведающая?!
Нет уж, не бывать по сему!
Только вот как такое исправить? Была у Яги Ягишны надежа удочерить подходящую девчонку, родной кровью признать… да все как-то не попалось подходящей. Все были то глупы, то ленивы, а то своенравны. Все рано или поздно отправлялись в печь… все, кроме одной… ох уж эта стервь ненавистная!.. Вот уж кому б Яга Ягишна глазыньки-то выцарапала бы с радостью!
– А что это наш пресветлый царь молчком помалкивает, ни слова не говорит? – ехидно осведомился Соловей, поднимая огромную братину. – Пусть бы тоже похвалился со всеми! Твое здоровье, Кащеюшка!
Кащей Бессмертный только кивнул, обводя всех равнодушным взглядом. Кому-кому, а ему хвастаться происхождением не требовалось. Вряд ли здесь сыщется кто знатней его. Он ведь богорожденный, сын Вия Быстрозоркого и Живы Красопани. Выше уж подыматься некуда, потолок.
– Или, быть может, Горыныч пожелает слово молвить… а то три? – продолжал Соловей.
Три головы громадного дракона оторвались от трапезы, переглянулись и хором проревели:
– МЫ ДЕТИ ГОРЫНА, ПОСЛЕДНЕГО ЦАРЯ ВЕЛИКИХ ЗМЕЕВ. А ЕГО РОДОСЛОВНУЮ ВЫ ВСЕ ЗНАЕТЕ.
– Ну не все, положим… – возразил Соловей. – Я вот не знаю.
– А КОЛИ НЕ ЗНАЕШЬ – ТАК И НЕ НАДО ТЕБЕ ЗНАТЬ, – рыкнул на три голоса Горыныч.
– Ну коли нет, так и нет… А вот что-то за столом нашим не всех хватает? Где тот вонючий козлище, Очокочи?
– Мертв, – разомкнул бледные губы Кащей.
– Ну не то чтоб я по нему сильно скучал… – почесал в затылке Соловей. – Только как же это так вышло-то, Кащеюшка? Вроде ж не болел ничем. Чего он, грибочков, что ль, каких покушал по ошибке?
– Его убил Илья Муромец.
– Что, и его тоже?! – чуть не сорвал сгоряча шапку Калин. – Харын та нарыг бух зендее нь!.. Эхма!..
– Это что ж, Илейка-то Муромский по сей день жив, что ли? – тоже малость опешил Соловей. – Вот ведь бес старый, никак его Морана не приберет!
– А с котиком-то нашим что, с котиком? – встряла баба-яга. – Очокочи ж с Баюном вместе отправлялся, верно помню? Котик-то жив ли?! Беспокоюсь!
– Жив, – снова сухо ответил Кащей. – Но помолодел.
Соратники как один решили, что чего-то недослышали, и попросили растолковать. А когда Кащей поведал им, что стряслось с котом Баюном – долго утирали слезы. Так уж громко хохотала вся трапезная.
– Ну что ж… за новорожденного выпьем тогда! – снова поднял братину Соловей.
– И за павшего соратника, – встал Тугарин. – Очокочи.
– Очокочи, – поднялись другие людоящеры.
– Да вот уж потеря-то, было бы за что пить… – фыркнул Джуда, которому слова остальных перетолмачила баба-яга. – Встречался я с тем Очокочи, он у меня двух красивых девок схитил, подлюка. Когда я его настиг, он их уж снасильничать успел и сожрать. Скотина редкая, не жалко ничуть.
