Тут же состоится импровизированное совещание по поводу иконы:
– Подарок?
– Хорошо. Слава Богу!
– Но что же с ним делать-то?
Размышления зайдут в тупик, ведь подобный образ давно уж висит в их церкви.
Подумав хорошенько, прикинув на глазок возраст иконы (лет сто, не больше), чернобородый настоятель, объявит:
– Вы знаете, что скоро начнётся строительство нового большого храма рядом с нашей церковью. Вот и появилась для нового храма первая икона. Хороший знак! А покамест отнесите-ка её в подвал на хранение, я иконой сей позже займусь, как только руки дойдут…
***
Последняя мысль, мелькнувшая в сознании Фридриха Нойбауэра: «Я так и не смог выбраться из России…»
Киров, ноябрь 2015 г.
КУДА УХОДЯТ ДЕТИ
Та осень останется в моей памяти навсегда. Она познакомила меня с маленьким мальчиком, и эта короткая встреча перевернула многое в моей голове. Выходя солнечным тёплым днём на послеобеденную прогулку, я и не думал, что когда-то сяду писать об этом рассказ. Впрочем, прогулок было три. Три прогулки, что сохраню я в сердце в мельчайших подробностях до конца дней. Но обо всём по порядку.
Был октябрь. Я уже сказал о чудесной погоде, но добавлю: такого солнечного и тёплого октября, как в тот год, я на своём веку не припомню. А пожил я немало, уж поверьте. Так вот, в тот год, ещё по весне я вышел на пенсию, но о начале заслуженного отдыха долгое время приходилось лишь мечтать.
Сначала меня атаковали дачные заботы: посадка, прополка, окучивание. Затем против меня выступила армия колорадских жуков. Бои на садовом участке шли с переменным успехом; больше всего в ходе этих столкновений страдала моя поясница. Затем развернулось главное сражение летней кампании – битва за урожай. Когда же я с ним, с урожаем, покончил и готовился праздновать полную и окончательную победу, угораздило меня попасть в плен под названием «ремонт домика». Сколько сил и средств положил я, чтобы вырваться из этого плена!
Так летело день за днём время. Наконец, я покончил с делами. С утра ещё чесались руки, и я нашёл им занятие: поправил забор на участке, подлатал крышу сарая.
Побездельничав после обеда, сидя на крылечке, я, наконец, решился. Свистнув Найде – моей молоденькой собачухе неопознанной породы, отправился гулять. Да-да! Просто гулять – без дела, без цели – впервые за многие годы.
Точнее, цель была. Я шёл в «секретное место». Туда, где часто гулял мальчишкой в то время, когда ещё и в помине не было ни этого дачного массива, ни детского оздоровительного лагеря «Юность», расположившегося неподалёку. Туда, где гулял в пору голодного послевоенного детства, когда мы жили в деревеньке за несколько вёрст отсюда. В деревеньке, откуда ушёл на войну отец, оставив меня трёх месяцев от роду у мамы на руках. В деревеньке, которой давно нет.
Я шёл не спеша. Синело меж елей небо, а песчаную дорожку украшало шуршащее жёлтое покрывало опавшей листвы. Всё ещё побаливала поясница, обиженная наплевательским отношением к ней во время уборочной страды (от слова «страдать» – точно). В тот год мне удалось поставить рекорд – четырнадцать мешков картошки, и я ужасно гордился. Тогда ещё не знал, что этот картофельный рекорд станет в моей жизни последним.
Попахивало костерком. Вокруг носилась, шмыгая длинным носом и повизгивая от восторга, Найда. Её маленьким продрогшим щенком нашла в подземном переходе жена полтора года тому. Отсюда и имя. Думали: нашли, отогреем, подкормим; да и пойдёт собачка своей дорогой. Но Найда решила иначе… А в тот солнечный день она была просто счастлива идти куда-то со мной, и неважно ей было, куда я иду.
Не удержавшись, поймал собаку и, присев, давай чесать её мохнатый подбородок и за ухом. Как же ей нравилось! Она была в ту пору ещё совсем молоденькая, моя Найда. Да, её давно уже нет. Собачий век короток, она состарилась и умерла вперёд меня, три года как. А я живу. Живу, хоть может и задержался. Ну, да я не об этом.
Проводив взглядами грохочущий товарняк, спешащий в сторону Котласа, мы с Найдой взобрались на высокую (в несколько метров) железнодорожную насыпь. Перед нами, сразу за лужком, вытянулась на многие километры старица Вятки – длинные, довольно узкие, погружённые в леса озёра: Келейное, Боровое, Подозерье – остатки древнего русла реки. Найда, мой двортерьер, часто дыша, водила любопытным носом: в этом краю она оказалась впервые.
Итак, наш путь лежал к «секретному месту». Во мне жила уверенность: в целом свете никто (ну, или почти никто) не ведает: если пробраться сквозь перелесок меж Келейным и Боровым, можно выйти на берег ещё одного озера – не такого большого, не такого длинного, как вышеперечисленные, но всё же настоящего озера. Я никому о нём не рассказывал, да и сам за последние полвека не слыхал, чтобы о том озере хоть раз кто-то упомянул.
Будучи пацанами, я и мой друг Пашка Звинякин – невысокий и круглолицый мальчуган, гонимые ветрами любопытства и жаждой приключений, нашли это озеро. С Пашкой были мы лучшими друзьями, как говорят – не разлей вода. Его отец, как и мой, не вернулся с войны; впрочем, такая беда случилась почти в каждой семье. На моего батю в конце 42-го похоронку получили (я тогда ещё пешком под стол ходил); Пашкин был тяжело ранен, а потом, кажется, сгорел во время пожара в прифронтовом госпитале; я особо не расспрашивал – Пашка не любил об этом говорить.
Да, впоследствии встречал я по жизни немало хороших людей, но та детская дружба навсегда осталась в моей памяти как самая настоящая, самая искренняя.
Про озеро договорились с Пашкой никому не рассказывать. Мы называли его просто Старица. Имелось ли у озера другое имя – я так и не узнал. Следы моего друга давно затерялись. А я, погрязнув в житейской суете, из года в год всё откладывал вылазку; так и до пенсии дотянул.
Под ногами громко хрустели сучья. Я продирался, придерживая еловые лапы, чтоб не поранить Найду, крадущуюся позади. Наконец, мы выбрались на поляну, уткнувшуюся в берег Старицы. Отсюда и начиналось «секретное место». Оно тянулось вдоль всего берега озера примерно на километр.
Здесь, как и раньше, царила тишь. Ни лай деревенских собак, ни шум топора, ни грохот проходящего состава сюда не долетали. Лишь мягкий шёпот сосновых ветвей, и никаких посторонних звуков! Сразу нахлынули знакомые чувства родом из детства. Даже тогда, несмотря на голод и всякие мальчишеские заботы, оказываясь на берегу Старицы, я словно переносился в другой мир: настолько красива здешняя природа, так необычны эти места.
Что же сказать о моём возвращении сюда через полвека? Словами это тихое счастье не передать. Единственная мысль, крутящаяся в голове: «Почему я не приходил в это чудесное место так долго?» Всё здесь было прекрасно. И озеро, противоположный берег которого украшал разноцветный осенний лес: зелёные ели, бордовые клёны, жёлтеющие берёзы. И берег, которым шёл, его причудливый ландшафт: холмики, низинки, ручейки… А вокруг, как и прежде, давным-давно – ни души!
