Потрясённый Федя не мог оторвать глаз от бездыханного тела убитого друга.
– Ну, что, Федя, будешь плясать?
Федя, всё ещё пребывавший в ступоре, не отвечал. Между тем, убийца приблизился к старлею Сомову.
– Режь скорее, падла, – процедил тот сквозь зубы.
– Э-э-э, нет. Куда спешишь, пожить не хочешь? А ну, прикажи своему солдатику, пусть спляшет, порадует нас.
– Не дождётесь, сволочи! Режь, кому говорят! Нелюди вы, даже убить нормально не можете!
Улыбающийся живодёр не спешил, резал старлея на глазах Феди медленно. Федя всё порывался вскочить, что-то сделать, да хоть сплясать для этих извергов, если им так приспичило. Но всякий раз останавливал парня стальной взгляд Сомова. Продолжался этот кошмар около часа. Вначале искололи взводному все конечности. Затем принялись резать живот. И тут, к счастью для старшего лейтенанта, острый нож вошёл слишком глубоко, задел что-то жизненно-важное, и Сомов отключился. Мучителям ничего не осталось, как перерезать ему, полумёртвому, горло.
Дошла очередь до ефрейтора Шестопалова. Весь бледный, он уже трясся от страха.
– Ты так легко не отделаешься, – предупредили кровопийцы. – Выбирай, что вначале: глаза тебе выколоть или член отрезать и сожрать заставить? А может, ты «яичницу» предпочитаешь?
Обезумевший ефрейтор завопил Феде:
– Да спляши ты им, идиот! Не видишь, чо они задумали? Танцу-уй, по-жа-а-луй-ста-а!
Федя вскочил. Что делать, придётся поизображать танец, как иначе? Заиграла музыка. Танцор нехотя принялся за дело.
– Э-э-э, плохо танцуешь! Придётся этого дылду маленько укоротить! – раздались недовольные голоса.
Федя ускорил ритм, включил в танец пару движений позамысловатей, и неприятели начали ему подхлопывать.
– Ай, молодец! Давай, танцуй; как остановишься, так твоему приятелю башку отрэжем!
И Федя плясал. Не хотел этого делать, но его заставили. Танец шёл тяжело, еле-еле. Не хватало в нём той искорки, того волшебства, что расцвечивало его танцы раньше. На небе ни единого облачка, и солнце жарило, словно большая печь. Силы у измождённого неделями плена парня таяли на глазах. Это был не танец – одно название. Он начал сбиваться, ноги заплетались. Федя держался, как мог; казалось, он танцует целую вечность. У Шестопалова, видевшего, как замедляются движения сослуживца, от которого зависела теперь его жизнь, слёзы бежали по щекам, и он умолял:
– Танцуй, только танцуй, не останавливайся! – но даже он понимал: танец не может длиться бесконечно.
Прошло какое-то время, и измождённый Федя рухнул на землю. Наблюдавшие за ним вымотанные до предела бородачи в камуфляже устало молчали. Через минуту очнувшийся Мустафа перерезал ефрейтору горло.
– По крайней мере, его не пытали, не зря старался, – бросил Феде убийца. – А с тобой мы, пожалуй, до завтра обождём; утомил ты всех нас своей пляской.
Такая отсрочка приговора имела и практическую сторону. Нужно было оттащить три трупа подальше от лагеря и закопать. Сделать это заставили Федю, дав сначала чуток отдохнуть – иначе бы он просто не справился. Седобровый командир, поужинав, отбыл. Уже смеркалось, когда Федя под присмотром вооружённого автоматом одиннадцатилетнего мальчишки, сына одного из воинов, закопал товарищей. Погода менялась: чуть накрапывал дождик, принося облегчение. Всё-таки осень начинала заявлять о себе. В лагере опять играла их музыка.
– Эй, Федя, смотри, как танцуют настоящие мужчины! – молодой воин со стеклянными глазами, громко прокричав что-то непонятное, принялся лихо выплясывать. У измождённого Феди кружилась голова: его буквально давил, побеждал этот энергичный танец. Шатаясь, брёл пленник к зиндану, а рядом всё кружил в резких дёрганых движениях этот танцор. У чуть живого парня подкосились ноги, и под дружный гогот оравы недругов он кубарем скатился в свою темницу. А сверху над ним под громкий хохот и хлопки всё кружил и кружил в дикой пляске его победитель. Наконец и он устал. Шум возбуждённой толпы удалялся.
Захлопнулась сверху решётка. На фоне тёмного неба Федя различил силуэт Мустафы. В воцарившейся тишине тот прохрипел:
– До завтра, Федя; спокойной ночи.
***
Капельки дождя булькали, падая в ночной тиши, в небольшую лужицу на дне ямы. Федя валялся, не понимая, где он: во сне или наяву. В голове мелькали какие-то картинки. Вот он маленький вертится, хлопая ладошками с растопыренными пальчиками, перед пьяными гостями, гости кричат весело: «Танцуй, Федя!». Вот мама обнимает его нежно-нежно, Федя заглядывает ей через плечо и видит чуть поодаль того мужчину в сияющих одеждах: «Ангел!». Вот молодая симпатичная девушка делает шаг в небеса и летит, раскинув руки в свободном падении: «Страшно только первые секунды, потом проходит!». Вот его друг Альберт Рахметов, обнаруженный Федей в пустой казарме. Алик уткнулся лицом в пол, никак не реагирует на удивлённые Федины вопросы. Затем он встаёт, что-то непонятное шепчет, подняв руки к потолку, делает поклон и открывает глаза: «Так нужно делать, дед научил».
Стало очень сыро и холодно. Федя отворил очи, ему показалось: в этой яме он не один. Так и есть, наконец-то! Радостная улыбка впервые за долгие недели озарила Федино лицо, но начал разговор он с упрёка:
– Почему тебя так долго не было? Я ждал, ты был мне нужен!
– Я здесь, чтобы помочь.
– Ты опоздал, чуть пораньше бы! Вчера они зарезали трёх моих товарищей.
– Я вовремя. Твои товарищи получают каждый свою награду, а для тебя ещё здесь дело найдётся, – ангел огляделся по сторонам. – Тесновато тут, крылья толком не расправить, того и гляди замараешься, но давай ближе к делу. Что тебя сейчас так сильно печалит?
– Да как сказать, – Федя потупился. – Вот спасёшь ты меня, а что дальше? После всего, что случилось – как я смогу танцевать?
– Странные вы создания, люди, и проблемы у вас странные; нам вас, наверное, никогда не понять…
– Моя жизнь – это танец. Ничего другого я не умею. Я думал, что, танцуя, буду радовать людей, помогать им. Но взводный Сомов был недоволен, когда я тут плясал, и его убили. Ефрейтор Шестопалов, наоборот, просил, чтобы я танцевал как можно дольше, но я не смог спасти его. Мой танец утратил силу. Ты понимаешь, о чём я?
Парень умоляюще глядел на гостя. Ангел молчал. Федя разгорячился, глаза блестели в темноте, отражая свет сияющего облачения гостя. Капельки пота и капельки дождя, смешиваясь, текли по грязному лицу солдата. Не замечая их, он продолжал:
– Для меня очень важно: смогу я танцевать так, как раньше, или нет. Понятно?
– Нет. Не могу понять, почему это так важно, – Ангел пожал плечами. – Но можешь не беспокоиться. Ты ещё станцуешь… Мне пора.
– Постой! Что же мне делать?
– Танцуй, а я тебе помогу.
Резкий взмах крыльев на мгновенье словно разрезал и стены и решётку. Ангел исчез…
