– Не помышлял того Светлейший. И видишь ты – пусты мои ладони. В них нет ключа ни к городу, ни к счастью. И ничего тебе я не принёс, – сказал устало странник, – но дар тебе мой – лицезрение меня.
– Зачем мне на тебя смотреть, ничтожнейшее из созданий? Иль в голову тебе ударило пустыни солнце? – в глубоком изумлении воскликнул Полководец. – Пускай нашел ты в Роднике Миражей сокровище своё, но Боги не разделяют твоих взглядов глупых, а я – любимец их, и мне, а не тебе решать, чему остаться жить, а чему навеки сгинуть. Ты шёл своим путём, а я – своим, и вот они пересеклись. Теперь закончен твой, а мой проляжет дальше. Ты не соперник мне, на том наш разговор окончен.
Потряс клюкою Старец, и пёс его протяжно заскулил.
– Послушай прежде, что скажу я напоследок, Человечества Палач, а после сам решай, как поступать тебе, какою из дорог пойти! В котомке старой за спиной ношу я Прошлое, и знаю потому, сим грузом с давних пор обремененный, что Завтра призрачное нам сулит. Вот как случится, внемли же: с триумфом ты войдешь в Сгаларион трепещущий, и поступью тяжелой измеришь площади его и куполом зеленым укрытые террасы, себе присвоишь все его богатства, и не станет равных тебе в мире ни в прошлом времени, ни в том, что будет. Падёт затем бесстрашный Наарихадон, Свободы пламенный поборник, клинки и копья навостривший, под натиском неистовым твоим; не видать ему победы. Никто не в силах будет обуздать стихию, водой живой колодцев омовенную в оазисе Богов, зовущемся Сгаларионом, и возрастёт перед тобою страх живущих до космоса немыслимых высот; он будет так велик, что не найдется ни глупца, ни смельчака, способного дерзнуть и власть твою оспорить, хоть в поединке честном, хоть в разбойничьей засаде, ни старого не будет, ни младого, кто меч скрестит с мечом твоим, и не отыщется ревнивицы коварной, которая вино твоё отравит утром, а на закате впустит к тебе, ослабшему, с гарротой душегуба. Пред именем твоим склонятся сами Боги многоликие и, пораженные величием твоим, да оградят тебя от случая напастей, как равного и как подобного себе. Так и погрязнешь ты в блаженстве власти липкой, той власти, от которой сам бежишь, какую презираешь, как презираешь и всех тех, кто был готов тебе её бразды вручить. Ты променяешь пыл борьбы на праздность, Полководец, и изнутри гния, так доживешь до тех времен, когда одрябнут твои мышцы, и кожа сморщится, и пятна бурые её покроют; и станешь ненавистен ты себе. И видя, как слабеешь, как увядаешь с каждым днём, ты возжелаешь смерти, но и тогда того не будет, кто прервёт страдания твои, и лесть потоком неуёмным продолжит в твои уши литься, дабы гнев твой, когда-то целый мир объявший, умерить и навеки усыпить. Так будет, если завладеешь ты вратами мегалитовыми Сгалариона и предпочтёшь победу твёрдую отважной схватке и броску фортуны вечно молодой. Я есть последняя причина, чтобы решениям своим ты изменил. Возьми атакой город, Сгаларион чудесный – минуют годы, позабудешь ты беседу эту, и послов не вспомнишь, иную судьбу пророчивших тебе, но вот однажды, когда времени река принесёт воды свои к океану эонов, в твоих покоях ослепительно-нарядных, в палатах золотых, мы вновь увидимся в бездонной глади полированных зеркал. Предстану я тогда, такой же, как сейчас, и снова отвращения наденешь ты гримасу. Тогда поймешь ты и слова мои, Завоеватель. Я – это Боги, что уснут, лишь только растворится в лунном свете последняя пылинка, что имена их помнит. Я – это Память, что с разумом угаснет и, светом обернувшись, ринется туда, где, прорвавшись сквозь Пределы, даст семя новой жизни. Я называюсь Предком, ибо Начало заключается во мне. И, что есть главное, я – это ты.
Не знал благодетельный Правитель, какие сокровенные слова сказал тот мудрый Старец железному доспехами и сердцем Полководцу перед вратами незыблемыми Сгалариона, восхитительного и предвосхищающего, не ведал он того, что Вечности обещан его город, и плата бременем бессмертия была за жизнь. Не помогли Правителю в стремлениях его добиться правды ни видения оракулов, глядевших в сферы звездные, ни часовых дотошные расспросы; осталось сказанное тайной для него, хранимою самой Вселенной, холодной и немой. Растаял Старец в городской толпе, как тает наваждение в сияньи солнца, едва сомкнулись за спиной его врата Сгалариона, от штурма им спасённые. Щедрую награду объявил Правитель тому, кто скажет ему имя Старца доброго, кто приведет бродягу к трону его, из костей драконов скованному, чтоб лично мог Властитель благодарность вознести, великодушие которой не поддаётся описаньям; но оставался пуст торжественный чертог его. Твердили горожане, будто не было и вовсе никакого Старца, что вышел к Полководцу смелому сам город воплощённый, возлюбленный Сгаларион, молитвами одушевлённый и слезами; клялись, что покидал врата не одинокий путник, но все они, живые и отжившие.
И возвели Сгалариона архитекторы, чьи мысли в вечном камне обретают плоть, из черного базальта, что есть Творцов застывшей кровью, величественный монумент; и высотой своею пристыжал он тучи. Мечом своим колосс грозил самим Богам, но был то образ не странника-спасителя, отведшего от города беду, а доблестного Полководца, который мудрости великой научил людей: не властен искушений плен над Человеком, волею и духом сильным, и к цели рвущийся способен золотые цепи разрывать. Не станет он рабом любви покорным, и морок таинств звёздных, густой и непостижимый, которым Жрица держит в подчиненьи, сумеет он развеять. Богатства жажду и к владениям охоту – Купца пороки – преодолеет Человек, ведь пылью есть именья и дворцы – из камня созданные, уйдут они однажды в землю прахом, и золото – не боле чем металл, коих в мире миллионы, и невозможно воедино их собрать. Сложнее будет справиться с капканом власти; попав в него, имеешь два пути: стать куклой или кукловодом, Оратором глаголить иль слушателем быть безмолвным; но нить имеет свойство истираться, и знает старый волк, как сбрасывать зубцов стальную хватку. В конце же испытаний приходит к Человеку непреодолимое желание исправить те ошибки, которых он в пути немало совершил; видит он острее, чем когда-то прежде, неверности в деяниях других, и наставленьями глубокими пытается направить к храму молодых глупцов, тем самым благосклонности у неба заслужив, но знает небо, что сам он никогда в том храме не был. И снова выбирает Человек из двух путей: под руку взяв глупца, отправиться вдвоем искать дорогу к храму, где алчущий Священник пропоёт о высоте, или, отринув всё, что держит на земле, под синий купол неба помыслами взвиться, которое есть Истина и есть Ответ. Но, сокрушив преграды на пути своём, днём пятым повстречает он её; ту, чьим заунылым скорбным знаменосцем выступает Старец.
Не миновал и Полководца, воспетого хвалами, удел сей, с разностью одной, что о судьбе своей он был предупрежден заблаговременно. И поднял он войска, и стороною обошел Сгаларион, цветущий город-сад неувядающий, и бросил вызов Наарихадону, покрытому щетиной копий и панцирем щитов; и там, у стен его сражённый в сердце меткою стрелою, покой обрёл в объятиях холодной смерти. Но чем была та смерть в сравненьи с тем, что рассмотрел он в старческих глазах? Что быть могло ужасней того мгновенья, когда, пройдя сквозь годы, он вновь бы их увидел в безмятежной глади золотых зеркал? Не ведом страх был Полководцу, сомнения не ведомы, но вот узрел он пред собою их олицетворенье, и дрогнул, обречённый. Не мог стерпеть он ожиданий горестных истому, и ринулся вперёд, в кольцо врага сжимавшееся, чтоб встречу неизбежную с беззубым Старцем затмить пусть кратковременной, но мироздания столпов достигшей, вспышкой славы. В тот день увидел Полководец, что ждёт его в конце пути, если звездою яркой не сгорит его душа до срока, и понял, кем являлся тот дряхлый муж, что вёл осла на поводе, и чьи следы сметал хвостом безродный пёс. И само Время стало тосковать с тех пор, ибо оно – не больше чем песчинка, проглоченная монструозным зевом Вечности.
