Все руки втянулись, растворились в озере, но потом серая поверхность заблестела как вода и в ней появилось огромное лицо, прямо под поверхностью, футов примерно пяти от подбородка до вершины лба. Сперва черты этого лица выглядели безлико, словно у древнего каменного идола с белыми известняковыми глазами. Но минуту спустя оно поднялось над поверхностью, обретая объем и цвет кожи, и Фрост увидел, что оно становится лицом Даггета. Существо открыло глаза, которые были вовсе и не глазами, а овалами янтарного стекла, такого же, как плафоны ламп в виде свечей на канделябре.
Фрост ожидал, что стеклянные глаза сместятся к нему, но они не двинулись. Лицо Даггета растворилось, сменившись другим огромным обличьем той самой прекрасной женщины, что вышла из кокона в ванной. Ее глаза выглядели настоящими, однако застывший взгляд напоминал взор слепого человека. Огромный лик сформировался полнее, чем лицо Даггета, и женщина, казалось, сражается с невидимыми оковами, пытаясь высвободиться из озера. Ее рот широко раскрылся, словно в крике, но не издал ни звука.
Фрост вспомнил, что она сказала наверху, после того как зубы выпали из ее рта и она, отрастив новые, рассматривала себя в зеркале над раковинами ванной: «Кажется, мой строитель неправильно построил этого строителя». Глядя на то, как огромное лицо пытается закричать и вырваться из озера, он начал подозревать, что все, сделанное этим созданием после поглощения канделябра, являлось свидетельством неправильного функционирования.
Внезапно лицо снова растворилось в озере или рое, чем бы это ни было, и вся мерзкая штуковина резко взбудоражилась, начала бурлить, будто в ней бился садок угрей, змееподобные формы заскользили по поверхности, извиваясь и дергаясь. Она начала испускать одновременно деловитый рокот шмелей и «з-з-з» разъяренных шершней, которых Фрост уже слышал раньше.
Звуки становились все громче, словно обещая жестокость куда более яростную, чем оно до сих пор творило, поэтому Фрост осмелился попятиться на шаг, а потом еще на один, несмотря на то что движение могло сделать его мишенью. Он осторожно отступал к площадке, готовясь бежать и в то же время чувствуя, как его заворожил спектакль, разыгрываемый внизу, в фойе.
Озеро перестало биться, и одновременно с этим оба голоса насекомых затихли. Существо стало совершенно неподвижным, лишившись всех предыдущих спиральных течений. И его цвет начал меняться.
Вместо множества оттенков серого, от угольного до мышиного, с кляксами блестящего серебра, оно стало тусклым, без намека на блеск, и быстро побледнело до однородного бетонно-серого.
Выглядело оно таким же мертвым, как большинство виденных Фростом мертвецов.
Несколько минут назад он считал эту штуку неуязвимой и, следовательно, бессмертной. Теперь он полагал, что, если спустится по лестнице и наступит на серую массу, та окажется затвердевшей, застывшей камнем под его ногами, странной плитой посреди фойе. Возможно, распилив ее мощной циркулярной пилой, можно было бы увидеть структуру гранита, без малейшего намека на то, что камень когда-то был чем-то другим, чем-то бóльшим.
Но Фрост не стал спускаться, чтобы проверить точность своих предположений.
Он тихо попятился с площадки на верхний пролет лестницы, неотрывно наблюдая сквозь перила за камнем-но-не-камнем.
Он нашел спальню, окно которой выходило на крышу над крыльцом. Выбрался из окна, дополз до края засыпанной снегом крыши. Скат был пологим, поэтому Фрост не соскользнул. Спрыгнув во двор, сгруппировавшись и перекатившись, он вскочил на ноги, облепленный снегом, испуганно крутанулся, уверенный, что сейчас на него нападут.
Но ничто его не преследовало. Он был один. Даже соседи, похоже, не слышали десяти выстрелов Даггета. Или не осталось никого живого, кто мог бы их слышать. Машин на улице тоже не было.
Тишина не могла быть глубже, даже если бы он оказался внутри запаянного снежного шара.
За рулем «Лэнд-Ровера» Фрост понял, что ключ остался у Даггета, который до этого вел машину. Ключ перестал быть ключом. Он стал тем же, что и Даггет, частью гранитоподобной массы в фойе.
Будь автомобиль постарше, Фрост мог бы попытаться завести его, соединив провода. Но модель была слишком новой, с электронным зажиганием.
Фрост вышел из «Лэнд-Ровера» и встал под снег, который падал так густо, что казался уже не снегом. Он напоминал частицы рушащегося вокруг него мира.
33
В здании «Рейнбоу-Фоллс Газетт» на Бэртус-авеню допоздна заработался Эддисон Хок, главный редактор и владелец газеты. Он находился здесь один, и, не считая шумов, которые производил редактор на своем заваленном столе, единственным звуком было «тик-так» серебристого маятника дедовских часов.
Оставшиеся от изначальной обстановки здания в числе множества прочих предметов, эти красивые часы датировались концом 1800-х, когда Элсворт Хок, прапрадед Эддисона, основал «Газетт». Они десятилетиями стояли на ресепшене, пока Эддисон не перенес их в свой личный кабинет, добравшись до должности главного редактора. У множества людей в эти дни не хватало терпения на монотонное тиканье таких часов, но для Эддисона оно было милой фоновой музыкой.
Избавиться от них он готов был не больше, чем сорвать со стен декоративные панели из рифленого дуба и демонтировать узорчатый жестяной потолок. Эддисон ратовал за традиции в мире, который с ума сходил по переменам, одинаково ценя как конструктивные, так и деструктивные, и, похоже, не видя разницы между первыми и вторыми.
Он часто засиживался допоздна, но не воспринимал это как работу, поскольку дорожил этим городом, его историей, его людьми. Ведение хроник жизни в Рейнбоу-Фоллс было любимым занятием, а потому издательское дело и написание статей казались игрой. Этим вечером он мог бы уйти пораньше, но его работу замедлило отключение интернета и телефонной связи.
Мысленно он постоянно возвращался к детективам из Калифорнии, Карсон и Майклу, которые нанесли ему визит в конце дня. Они рассказали Эддисону очевидно неправдивую историю о том, что расследуют дело о наследстве и разыскивают наследника. Он знал: они ему врут, и этим детективам было известно, что он знает, но они все равно ему понравились.
Несмотря на харизматичность пары и порой даже легкомысленное их поведение, Эддисон заметил, как они напряжены и встревожены, хотя они и неплохо скрывали это. Встревожены, возможно, было не самым точным словом. Шестое чувство газетчика говорило ему – они испуганы, и очевиднее всего этот испуг проявился, когда они вели речь о Шоссе конца света. А если что-то пугало двух бывших детективов из настолько криминального города, как Новый Орлеан, Эддисону, как и жителям его городка, стоило встревожиться тоже.
Мысли об этом постоянно отвлекали его – до тех пор, пока он внезапно не задумался, нет ли какой-то связи между делом детективов и коллапсом телефонной коммуникации вкупе с интернетом. На погоду это не списывалось. Снéга на земле было всего пара дюймов, и большинство местных считало подобное легким снегопадом. Да и серьезные метели редко мешали работе связи, поскольку все здесь были готовы к экстремальным зимам.
