Поднявшись на ноги возле Намми, глядя вслед самолету, которого уже не было видно, мистер Лисс сказал:
– Этот сукин сын был как один из тех дронов, которых посылают убивать сильно крутых террористов в Афганистане и других гадюшниках. Их называют хищниками. Вооружен ракетами. Навелся, наверное, на жар мотора. Не свались мы, и нас бы поджарило медведю на обед. Но какого черта Хищник летает здесь и взрывает снегоходы?
Намми не знал ответа, но не думал, что мистер Лисс обидится на него по этой причине. Мистер Лисс знал, что у Намми не ладится с ответами.
Чем больше старик думал над своим вопросом, тем злее становился.
– Никто не имеет права гонять нас, пытаться поджарить и раздалбывать ценный снегоход в щепки. Да-да, Персик, я знаю, это не моя машина, я украл эту чертову штуку у мертвеца, который мог захотеть поехать на ней на свои похороны, а теперь не сможет из-за меня и моей вороватости. Но у меня все равно есть полное право обидеться на такое наглое нападение. Я законный гражданин Соединенных Штатов, в конце-то концов, у меня есть права. Я не чертов террорист. И ты не террорист. Мы мирные бродяга и дурачок, которые пытаются спастись от монстров, а эти уроды взорвали нам транспортное средство.
Огонь был уже не такой яркий, как сначала, но он окружал весь развалившийся снегоход, и казалось, падающий снег тоже загорается, а миллионы искр летят вниз. Отражения огня метались и трепетали на белой земле, словно золотисто-алые крылья, будто ангелы спустились в эту ночь.
Мистер Лисс так сильно разозлился, что не мог даже закончить фразы. Все, что он начинал говорить, завершалось плевками и фырканьем, одна группа слов никак не вязалась с другой. Он станцевал дикий танец злости на опушке, он кружился, пинал снег, бил воздух старыми костлявыми кулаками, грозил ими небу.
Намми вспомнилась одна из сказок, которые бабушка читала ему давным-давно, о принцессе, прявшей золото из соломы, и о злобном маленьком человечке, научившем ее этому за то, что она согласилась отдать ему своего первенца. Намми не помнил имени принцессы, но маленький человечек был Румпельштильцхен, такое имя сложно забыть.
В этот момент мистер Лисс не был злобным. Он просто сердился, но выглядел совсем как тот человечек из сказки. Он говорил, что все это злит его так, что он плеваться готов. Он говорил это вновь и вновь, и всякий раз, когда повторял, действительно плевался. Намми никак не мог понять такого поведения, потому просто стоял и ждал, когда мистер Лисс перегорит, а на это ему понадобилось не меньше, чем снегоходу.
Как только старик перестал бормотать, плеваться и пинаться, Намми сказал:
– Мне очень-очень не хочется этого говорить, но я должен.
– Чего говорить? – спросил мистер Лисс.
– Мы заблудились. Я не знаю, где это место, тут все белое и темное, но я не виноват, потому что холодный ветер жег мне глаза и все расплывалось. Я не хочу, чтобы мне отрéзали пиписку. Все равно украшать уже нечего.
– Расслабься, Персик. Я тебя в этом не виню.
– Не вините?
– Разве я не это только что сказал?
– Кажется, это.
– К тому же мы не заблудились.
– Не заблудились?
– Ты, как обычно, просто потрясающий собеседник. Нет, мы не заблудились. Мы проехали всего милю или около того, может, полторы. У меня есть фонарик, который я украл у мертвого Бозмана. – Он включил фонарик. – Нам достаточно шагать по следу снегохода, пока не вернемся к дому Боза, где, от души надеюсь, то чудище за пианино устало от своей похоронной музыки и вжарило рэгтайм.
Намми взглянул на луч фонарика, скользящий по следам снегохода, и сказал:
– То, что вы умный, нас только что спасло.
– Ну, спасло – слишком сильное слово, учитывая, что возвращаемся мы не куда-нибудь, а в деревню прóклятых.
Они заковыляли по снегу бок о бок, вдоль следов, оставленных снегоходом, и спустя некоторое время Намми сказал:
– Я уже очень-очень давно не хотел быть умным, но теперь хочу.
– Не надо, – ответил мистер Лисс. – Быть умным не так уж и круто. Кроме того, как я уже говорил раньше, в мире полно умных, образованных людей, которые в десять раз тупее тебя.
У Намми из носа текло от холода, и то, что текло, замерзало на верхней губе. Он вытер там рукавом, но потом понял, что это отвратительно, и решил смириться с ледяной губой.
Еще через некоторое время он сказал:
– Интересно, каково жить там, где пальмы, в теплом месте.
– Довольно здорово. Я отвезу тебя в такое место, если мы переживем это.
– О, я не знаю. Тут похоронена бабушка, и вообще…
– Можем выкопать ее и забрать с собой, похоронить ее там, где круглый год солнце и цветочки.
– Я не знаю, разрешат ли нам такое.
– За деньги можно устроить что угодно.
– Я не буду знать как.
– Я буду.
– Да, вы точно будете.
После паузы мистер Лисс добавил:
– Повезло нам, что нет ветра, иначе следы замело бы раньше, чем мы нашли бы дорогу назад.
– Это вы тоже умно поняли.
– У меня мозг такой большой и до сих пор растет так быстро, что каждые пару лет приходится вскрывать мне череп и вынимать часть мозга, чтобы место еще осталось.
– Не думаю, что такое возможно, – сказал Намми.
– Однако оно возможно. У меня громадные счета за лечение.
39
Когда Карсон, Майкл и Эддисон вернулись в дом Сэмплсов с Девкалионом, Карсон знала, что Всадников и Всадниц придется долго убеждать отдать детей грозно выглядящему гиганту, половина лица которого разбита и татуирована, пусть даже вторая довольно красива.
Ему нужно будет продемонстрировать свою способность перемещаться на любые расстояния за один шаг. Он должен будет объяснить, что может перенести с собой что угодно, взятое в руки, включая других людей или – при немного иной технике – целую машину с людьми.
Но Карсон беспокоило, что подобная демонстрация окажет прямо противоположный желаемому эффект. Учитывая его внешность, пульсирующий время от времени свет в глазах, глубокий голос с неровным тембром, сильные руки, которые казались большими, словно лопаты, эти люди могли воспринять его как нечто демоническое и отказаться доверить ему своих драгоценных отпрысков, несмотря даже на то, что вне Рейнбоу-Фоллс им будет безопаснее.
Присутствие с ними Эддисона может сыграть им на руку. Его покойные дядя Норрис и тетя Тельма были прихожанами Всадников Небесных. Он сказал, что «Газетт» несколько раз писала о ежегодных собраниях церкви и ее благотворительности, всегда стараясь избегать в тексте того, что позволило бы предположить в их вере живописность, бóльшую, нежели в традиционных вариантах.
