Стеклянные фигурки не могли ползать и ходить наподобие вот этих. Когда они разбивались друг о друга, фрагменты не дрожали и не дергались, словно обезглавленные живые тела. Но эти стеклянные конечности, торсы и головы трепыхались, разбиваясь все сильнее и сильнее, пока внезапно не замерли.
Если чудовище со стеклянным лицом было такой же машиной убийства, как женщина в синем халате, то что-то его уничтожило.
В дверь снова позвонили.
Расти собирался пройти по коридору на кухню, надеясь сбежать через заднюю дверь и увести этих тварей подальше от дома. Но что-то вышло из темной гостиной, блокировав путь к отступлению.
И сознание Расти двинулось от пригорода разумности к самой границе.
* * *
Виктор Безупречный обладает полным объемом воспоминаний изначального Виктора. Следовательно, ему знакомо значение слов, произнесенных за его спиной: «Я доволен».
Более двух веков назад, вскоре после того, как Девкалион убил невесту Виктора Элизабет на берегу озера Комо, великий ученый и создатель народов вернулся в Женеву. Там, однажды ночью преклонив колени на кладбище, он клялся отомстить, а его создание насмешливо сказало ему из темноты: «Я доволен, несчастный ты грешник! Ты решил жить, и я доволен».
Девкалион имел в виду, что его создатель будет страдать так же сильно, как он, и страдание продлится до конца их жизней. Виктора будет мучить его утрата из-за собственной гордости и неразумных исследований, а Девкалион испытает страдания оттого, что он навеки останется аутсайдером, единственным в своем роде.
Виктор Безупречный поворачивается и видит гиганта, который был оживлен за несколько веков до того, как возник он сам, чтобы заменить изначального Виктора в Новом Орлеане. Он не испытывает ни капли страха. Вместо страха оживляется его выдающийся интеллект, и его любопытство становится острым, как скальпель.
Девкалион говорит:
– Давным-давно ты рассказал свою историю Роберту Уолтону, человеку на борту того скованного льдами Арктики корабля. Мэри Шелли использовала его письма и дневники для своего рассказа. Уолтон сказал, что ты умер на корабле, и сфабриковал отвратительную историю о том, что я был у твоего смертного ложа и почувствовал угрызения совести. Сколько ты заплатил Уолтону за ложь о твоей смерти на корабле?
– Не я, – отвечает Виктор Безупречный. – Твой создатель заплатил ему, и весьма щедро. Ты забываешь, что я не тот, кто создал тебя. Я лишь его клон.
– Ты – он, в той же мере, что он был собой, – настаивает гигант. – Он в тебе, все его знания и все его грехи. Ты концентрированный он. Использовав наивного Уолтона, ты подал себя миру как небезупречную, но сострадательную, любящую, благородную личность, познавшую страдания и полную решимости исправить сотворенное зло. Всякий раз, когда я читал твой рассказ ему, страницы воняли твоей фальшивой смиренностью, выраженной настолько пространно, что вся неискренность ее обличалась в ее чрезмерности.
Существо приближается и с каждым новым шагом кажется все больше. Но Виктор Безупречный не отступает. Он не знает как. К тому же он неуязвим для этого существа.
Девкалион говорит:
– Страницы разят твоей бездонной жалостью к себе, так плохо замаскированной под раскаянье, лицемерием твоего многословного самобичевания, притворством покаяния, которое исходит от материалиста, не верящего в Бога, а потому не может быть искренним, это лишь отчаянье при виде последствий твоих действий. Много веков я был чудовищем, а ты – прекраснодушным идеалистом, утверждавшим, что исправил бы сотворенное, будь у тебя шанс. Однако подобные тебе никогда ничего не исправляют. Вы совершаете одно и то же зло, вновь и вновь, со все большим рвением, принося еще больше страданий, потому что вы не способны признать ошибку.
– Я не ошибаюсь, – уверенно убеждает его Виктор Безупречный. – Как не ошибался и твой создатель.
Нависая над ним, гигант говорит:
– Ты мой создатель.
– Это твоя ошибка, которую ты не способен признать. Я не Виктор, я Виктор Безупречный.
Девкалион кладет ладони на плечи Виктора, сжимая их с силой, которую невозможно сбросить или преодолеть.
– Когда-то я был чудовищем, которым ты меня создал, – говорит гигант. – Полным ярости и жажды убийства. Но молния даровала мне свободу воли… и я переделал себя за эти века. Я больше не чудовище. Между тем ты все тот же монстр, каким был.
– Отпусти меня, – требует Виктор.
Гигант ничего не отвечает, но странный свет пульсирует в его грозных глазах.
– Взгляни на себя в зеркало, – предлагает Виктор. – Ты хочешь, чтобы нормальная половина стала такой же увечной, как и вторая? Или мне заставить твой череп сжаться и уничтожить тебя навсегда?
– У тебя нет той власти надо мной, что была у него.
– О, – не соглашается Виктор, – я вполне уверен, что есть.
* * *
Воронка с торнадо наноживотных втянула Всадника с пола, растворяя его по пути, и впитала в рой, от которого темнел воздух у потолка, зловеще расползаясь спиралями над большей частью гостиной, увеличившись теперь от массы поглощенной жертвы.
Между тем Карсон и другие до сих пор не двигались, все еще боясь, что стóит им пошевелиться – и они сами сделают себя мишенями.
Рой загудел, как прежде, мрачно и насыщенно, словно грозовые тучи, готовые разродиться дождем. Затем облако начало извергать из себя нечто невероятное, будто выплевывая: человеческую ногу со ртом на подъеме, скрежещущими зубами; то, что казалось парой почек, оседлавших бьющееся сердце; гротескно огромный нос с пальцами, подергивающимися из ноздрей… На ковер упала кисть руки, на тыльной стороне которой, высоко, как у краба, располагались вполне человеческие глаза. Рука поползла по полу, беззубая, но все равно пугающая, и Карсон крикнула: «Майкл!», – но он уже понял то, что побудило ее кричать. Он уже выводил троих детей в соседнюю гостиную.
Если их удастся увести на кухню, то между ними и столовой окажется дверь, и еще одна между тварью и нижним холлом. Можно попробовать отрезать рой, держаться от него подальше.
Они почти добрались до середины столовой, когда из двери кухни начали пятиться женщины в передниках. Еще один Строитель проник в дом с другой стороны.
* * *
После того как Сэмми Чакрабарти стал свидетелем неудачной попытки штурма KBOW, он был не в настроении праздновать. Он знал, что худшее впереди. И неустанно обходил крышу по периметру, наблюдая за всеми направлениями сразу.
Больше всего Сэмми волновала задняя часть здания, за которой навстречу снегу поднималась трансляционная вышка. В пятидесяти ярдах за ней был небольшой лесок, за ним лужайка, а за ней мотель. Сэмми не видел ни огней мотеля, ни лужайки за высокими соснами, но считал, что под прикрытием этих деревьев к станции очень легко подобраться пешком.
