Но главное все же не это. Основная тема всех этих очень мужских песен – женщины! Важное наблюдение сделал Тото Кутуньо в своем «Итальянце» начала 1980-х: «Монахинь на итальянских улицах все меньше, а красавиц – больше». Да и единственное имя, достойное упоминания в песне, все-таки женское. Buongiorno Maria. «Доброе утро Мария с глазами, полными печали, знаете, о чем это я писал?» – спросил меня Кутуньо. «Понятия не имею», – честно признался я. «Это про женщин Сицилии, Калабрии, у которых были свои надежды и мечты. А теперь женщины юга, как и севера, независимы и абсолютно свободны». Да это уже какая-то ода эмансипации просто. Конечно, мужское жюри Сан-Ремо такую «крамолу» не могло пропустить. «Из моих трехсот песен двести пятьдесят я посвятил женщинам, – не без гордости продолжил Кутуньо. – Только женщинам. Многое, о чем я пою, я пережил, но многое и придумал. Если я хочу написать песню от лица брошенного мужчины, то напишу ее таким образом, будто меня самого бросили». А после женской эмансипации это уже какой-то мазохизм даже. Бедный Тото Кутуньо! Я понял, что с препарированием «настоящего итальянца» пора заканчивать. За это время я выучил этот шлягер досконально, но он действительно мне очень помог в поисках загадочной итальянской души. Тем более если речь зашла о женщинах, то дальше можно и без перевода. Итальянских певцов они всегда понимали без перевода. Даже в далекой России.
Пусть Тото Кутуньо и не победил в Сан-Ремо в 1983-м. Я стоял перед входом в пустой театр «Аристон» и вдруг понял: невиданное дело, что фестиваль итальянской песни был чуть ли не единственной передачей капиталистического телевидения, которую Гостелерадио СССР транслировало в прямом эфире. В Советском Союзе уже само слово «Сан-Ремо» да и имена участников звучали как песня. Лишенная всякой идеологии, итальянская эстрада была Западом, далеким и близким одновременно. Далеким, потому как поехать на фестиваль и наполнить легкие его ароматом имел возможность в лучшем случае один из миллиона жителей страны. Близким, потому что буквально каждый дышал его музыкой и без всяких поездок.
Старшее поколение еще помнило золотые хиты Сан-Ремо 1960-х или бесплатные концерты в «Зеленом театре» ЦПКиО звезд итальянской эстрады. Все оплачивалось на деньги компартий. Советской и итальянской. Ну а потом наступил бум 1980-х, разогретый прямыми трансляциями. Итальянцы были везде. Их пластинки заслушивали до состояния невнятного хрипа, они овладели советским телевидением, как большевики в 1917-м почтой и телеграфом. Их пускали в Союз, они же были совершенно не опасны, не то что какие-то американские рокеры. Конечно, у нас уже бывали французы, но итальянцы взяли массовостью. И вот уже – кто кого перекричит? У соседа слева поет Челентано, у соседа справа – Кутуньо. И дело даже не в том, что итальянские песни были просты до неприличия, советский зритель все равно мало что понимал. Нам вполне хватало своего «Уно моменто». Хотя, справедливости ради, песни все-таки отвечали взаимностью. На два-три итальянских слова словарный запас советского человека обогатился. Что «аморе» это любовь, а «феличита» – счастье, узнали в Советском Союзе все.
«Русские девушки нам всегда пытались подпеть. Но у них ничего не получалось. При этом им так этого хотелось, что я однажды прервал концерт и просто начал разучить с ними слова», – Рикардо Фольи за последние тридцать лет мало изменился. Поседел разве что. А ведь именно ему принадлежит главная сенсация фестивалей Сан-Ремо. За год до Тото Кутуньо с «Итальянцем» Рикардо Фольи выиграл конкурс со Storie di tutti I giorni. «Повседневная история» смогла опередить главных фаворитов фестиваля того года – Аль Бано и Ромину Пауэр. В это сложно поверить, но «Феличита» получила лишь «серебро». А Рикардо Фольи, как победитель, тут же приехал в Советский Союз. Он пел мне в своей студии «Повседневную историю», голос звучал, как и тридцать лет назад.
«Помню, был невероятный случай. Дело было в Петербурге. Точнее, в Ленинграде еще. Нас пригласили на день рождения к итальянскому консулу, и мы, естественно, хотели купить цветы. Не приходить же в дом с пустыми руками. Так, представляете, во всем городе не было цветов – их раскупили поклонники, чтобы вечером принести на мой концерт». Просто мегаломания какая-то. Но Рикардо Фольи ничего не придумывал. В те годы это было именно так.
Тото Кутуньо явно не хотел уступать пальму первенства Фольи. «Я знакомился со многими девушками в России. Одна мне рассказывала, что они смотрели телевизор, видели одежду, в которой мы все выступали, и просили своих матерей пошить такую же. Понимаешь?» В эту минуту первый раз за все время нашей встречи Кутуньо перешел «на ты». «Была особая романтика. Желание мечтать. У русских девушек были другие глаза. Печальные, романтичные, полные надежды. У меня были джинсы, которые мне стали малы, ну я их и подарил той девушке». «Той, которая мечтала?» – ехидно спросил я. «Нет, с которой я жил», – честно признался Кутуньо. Да, наверное, каждый из этих итальянцев мог мне рассказать десятки подобных историй. У малыша Пупо своя, и снова питерская. «Я пел песню на русском, но не понимал, о чем пою. Просто вызубрил текст, как попугай. И вот я ее пою, а девушка какая-то на меня смотрит и заливается слезами. Я продолжаю петь и не понимаю, в чем дело. Потом мне рассказали, что я пел „Синий платочек“. Ну, она, наверное, что-то свое и вспомнила». Пупо даже попытался продемонстрировать, как он тогда пел. Я его вежливо остановил, слушать это, признаюсь, было невозможно. Но в принципе, что и требовалось доказать. Любые трудности перевода отступают перед трудностями и радостями любви.
Я шел по знаменитой набережной Неаполя. Был апрельский воскресный полдень. Солнце в полупрозрачной дымке, спокойное море, молочные очертания Этны, проступающие сквозь легкий туман. Те, кто не пошел на мессу, а таких было меньшинство, либо чинно гуляли, либо не скрывали своих чувств. Идеальное место для признаний в любви. Вдруг зазвучал до боли знакомый мотив. Пожилой румын (или албанец) карябал на скрипке самую узнаваемую итальянскую песню. Неаполитанец Эдуардо ди Капу а написал свой хит «О соле мио» совсем не здесь. А на набережной Одессы. Потом он вернулся в Италию, продал бесценные ноты с партитурой за двадцать пять лир и прожил остаток своей жизни более чем скромно. Как и автор слов, впрочем… Пятьдесят лет спустя Элвис Пресли прославил эту одесско-неаполитанскую песню на весь мир, продавая «О соле мио» миллионными тиражами. Кажется, можно не беспокоиться за итальянцев. В американцев они не превратятся никогда. Максимум, повторят попсовый путь Лучано Паваротти. Я заплатил румыну или албанцу, который специально для меня еще раз попытался выдавить из своей умирающей скрипки солнечные звуки. Гуляя по набережной, я осознал, что итальянцы никогда не перестанут быть романтиками. Они не расстанутся ни со своим «Фиатом-500», ни со старомодным костюмом. Они будут радоваться кулинарным изыскам и огорчаться, если их футбольная команда проиграла. Они будут жить своим революционно-партизанским прошлым и вечными молитвами о будущем. И они всегда будут об этом петь. Настоящий итальянец – это все-таки итальянец, который поет. Я торопился в аэропорт. Мне нужно было успеть на единственный рейс из Неаполя в Палермо. На Сицилии меня ждали другие «итальяно веро». К ним опаздывать не полагалось.
Глава 3. Мафия
Прямые рейсы из Палермо только до Рима, Милана и Неаполя. Зачем еще куда-то лететь напрямую? И зачем вообще куда-то лететь? Все ведь здесь свое, родное, все рядом, знакомое с детства и, как у Маяковского, есть собственная гордость. То есть на несицилийцев смотрим свысока. Я летел в Палермо в окружении Донов, Падре и Мамм и чувствовал себя если не в одиночестве, то в изоляции. Люди, отчаянно размахивая руками, не желали садиться на свои места, когда самолет уже взлетал.
