Я беседовал в Лиме на эту тему* с м-ром Гиллом, инженером-строителем, хорошо знакомым с внутренней частью страны. Он рассказал мне, что догадка об изменении климата иногда мелькала в его голове, но он полагает, что бо́льшая часть земли, которая ныне непригодна для обработки, но на которой встречаются индейские руины, пришла в такое состояние оттого, что водопроводы, сооружавшиеся некогда индейцами в таких поразительных размерах, пришли в негодность, будучи заброшены, а также вследствие землетрясений. Могу заметить здесь, что перуанцы действительно проводили свои оросительные воды по туннелям сквозь коренную породу гор. М-р Гилл говорил мне, что ему по роду своих занятий пришлось осматривать один такой туннель, который оказался низким, узким, искривленным и не везде одинаковой ширины, но зато очень длинным.
Не удивительнее ли всего, что люди предпринимали такие работы, не зная ни железа, ни пороха? М-р Гилл рассказал мне также об интереснейшем и, сколько мне известно, беспримерном случае, когда подземное возмущение изменило в одной местности направление стока воды. На пути из Касмы в Уарас (неподалеку от Лимы) он видел равнину, покрытую развалинами и древними следами обработки земли, но ныне совершенно бесплодную. Возле нее находилось сухое русло довольно большой реки, откуда некогда отводилась вода для орошения. По виду русла никак нельзя было определить, не протекала ли тут река немного лет назад; в одних местах лежали слои песка и гальки, в других коренная порода была пробита широким каналом, который в одном месте имел около 40 ярдов в ширину и 8 футов в глубину.
Само собой разумеется, что, следуя вверх по руслу потока, всегда будешь подниматься более или менее в гору; поэтому м-р Гилл был немало удивлен, когда, направившись вверх вдоль русла древней реки, вдруг заметил, что спускается с холма. Уклон вниз, как ему казалось, составлял около 40–50 футов по вертикали. Тут перед нами не оставляющее никаких сомнений доказательство того, что прямо поперек старинного русла потока поднялся гребень возвышенности. В тот момент, когда русло реки выпучилось таким образом, воду, конечно, должно было отбросить назад, и она прорыла себе новое русло. Но начиная с того момента и окрестная равнина должна была лишиться оплодотворяющего ее потока и обратиться в пустыню.
27 июня. Мы выехали рано утром и к полудню добрались до лощины Пайпоте, в которой струится крошечный ручеек и есть немного зелени, в том числе даже несколько деревьев альгарробы – рода мимозы
[257]. В связи с наличием дров здесь когда-то была выстроена плавильная печь; теперь она находилась под присмотром одинокого сторожа, единственным занятием которого была охота на гуанако. Ночью был сильный мороз, но дров у нас было сколько угодно, и мы не зябли.
28 июня. Мы продолжали постепенно подниматься, и долина теперь перешла в ущелье. За день мы видели нескольких гуанако и след очень близкого к ним вида – викуньи; эта последняя по своему образу жизни самое настоящее горное животное: она редко спускается много ниже черты вечных снегов, а потому обитает в местах даже более высоких и бесплодных, чем гуанако. Из других животных в сколько-нибудь значительном числе нам встречалась только маленькая лисичка; я полагаю, что она охотится на мышей и других мелких грызунов, которые водятся во множестве в самых пустынных местах, пока там есть хоть какая-нибудь растительность. Патагония кишит этими зверьками даже у самых салин, где никогда не найти ни капли пресной воды, не считая росы. Наряду с ящерицами мыши способны, по-видимому, существовать на самых маленьких и сухих клочках земли – даже на островках посреди великих океанов.
Со всех сторон нас окружала пустыня, и ясное, безоблачное небо еще резче подчеркивало унылый характер ландшафта. Вначале такой пейзаж кажется величественным, но это ощущение не может быть длительным, и тогда картина становится скучной. Мы расположились лагерем у подножия primera linea, т. е. первой линии водораздела. Впрочем, с восточной его стороны воды текут не в Атлантику, а в возвышенный район, посредине которого лежит большая салина, т. е. соленое озеро, образующее как бы маленькое Каспийское море на высоте, может быть, 10 тысяч футов.
Там, где мы ночевали, значительные участки были покрыты снегом, который не удерживается, однако, весь год. Ветры в этих высокогорных районах подчиняются чрезвычайно правильным законам: днем свежий ветерок всегда дует вверх по долине, а ночью, начиная с первого или второго часа после захода солнца, спускается воздух из холодных верхних областей, задувая как через печную трубу. Этой ночью дул сильный ветер, и температура упала, должно быть, значительно ниже точки замерзания, ибо вода в сосуде вскоре превратилась в кусок льда. Видимо, никакие одежды не могли бы укрыть от этого ветра: я до того сильно страдал от холода, что не мог спать, а наутро встал совершенно измученный и окоченевший.
Далее на юг люди гибнут в Кордильерах от метелей, здесь же это иногда случается по другой причине. Мой проводник, когда был еще четырнадцатилетним мальчиком, переходил Кордильеры в составе одной партии в мае, и, когда они находились в центральной части гор, поднялась такая страшная буря, что люди едва могли усидеть на мулах, а над землей носились камни. День был безоблачный и не упало ни снежинки, но температура была низкая. Вероятно, термометр опустился ненамного градусов ниже точки замерзания, но действие холода на тела путников, плохо защищенные одеждой, было, должно быть, пропорционально скорости течения холодного воздуха. Буря не унялась и на другой день, и люди начали терять силы, а мулы отказывались идти вперед.
Брат моего проводника попытался вернуться, но погиб, и труп его нашли два года спустя: он лежал рядом со своим мулом у дороги, все еще сжимая уздечку в руке. Двое других из партии лишились пальцев на руках и на ногах; из 200 мулов и 30 коров спаслось только 14 мулов. Много лет назад одна большая партия погибла вся, как полагают, по той же причине, но тела их до сих пор не найдены. Сочетание безоблачного неба, низкой температуры и страшной бури должно представлять собой, мне кажется, явление исключительное для всего земного шара.
29 июня. Мы с радостью поехали вниз по долине до места нашего ночлега накануне, а оттуда к окрестностям Агуа-Амарга. 1 июля мы достигли долины Копьяпо. Запах свежего клевера был просто восхитителен после лишенного всякого запаха воздуха сухой, бесплодной пустыни Деспобладо. Во время пребывания в городе я слыхал от некоторых жителей о находящемся поблизости холме, который они называли Эль-Брамадор, т. е. Ревун. В то время я не обратил достаточно внимания на эти рассказы; но, насколько я понял, холм этот покрыт песком, и шум он производит только тогда, когда люди, взбираясь на него, приводят песок в движение.
