На шестой день к вечеру погода совсем испортилась. По ночам уже подмораживало, и промокшие сапоги и комбинезон не грели совсем. К тому же ночью он где-то оставил свои унты, а когда спохватился, понял, что возвращаться нет смысла – в лесу унты он вряд ли найдет, да и поиски их отнимут последние силы.
Оперевшись на палку, летчик отрешенно двигался на восток, с безразличием вслушиваясь в безмолвие Заполярья. Он совсем выбился из сил, все чаще замечал, что сознание ускользает от него. Оно пропадало внезапно, словно прорвав какой-то жизненный барьер, и требовалось немало времени, чтобы организм, собрав все физические и волевые усилия, возвращал его в реальность. Вот и сейчас, очнувшись, он вновь ощутил холод и свою немощь в этих бесконечных лесах и болотах и тут впервые с отчаянием подумал, что не дойдет до своих.
Пошли седьмые сутки его блужданий, а конца испытаниям не было видно. Необычайное опустошение охватило его, и он с тоской подумал: «Зачем эти страдания? Не проще ли все кончить разом?» Непроизвольно рука потянулась к пистолету, и дрожащий «ТТ» стал медленно подниматься к виску. В сознании мелькнуло: «Теперь у матери второго сына не будет. До чего же ты жестока, война! Стой, что ты делаешь? Ведь еще не все потеряно. Ведь ты думаешь, а значит, живешь и еще можешь бороться за себя, за своего брата. Нет сил идти – ползи».
Засунув пистолет назад. Белоусов несколько минут сидел и клял себя самыми последними словами. Справившись с минутной слабостью, стащил сапоги, затем стал снова их надевать. Но не тут-то было – сапоги не лезли на опухшие ноги. Так он и двинулся в путь, волоча ноги в наполовину надетых сапогах. Они цеплялись за все, что торчало, лежало или бугрилось на земле. Но он, опираясь на палку, качаясь из стороны в сторону, с упорной, трудно объяснимой решимостью, тащился вперед в намеченном направлении.
Самые первые выстрелы он пропустил, не расслышал, а когда понял, что не ослышался, от неожиданности упал, запутавшись в сапогах.
Вдали гулко застучал крупнокалиберный пулемет, потом, словно подпевая ему, забухали отрывистые, винтовочные выстрелы. Едва справляясь с охватившим его волнением, летчик вслушивался в доносившуюся стрельбу.
…Его подобрали на следующее утро, на восьмой день после гибели самолета. Идти он уже не мог и только полз: вначале на четвереньках, потом на животе, уткнувшись лицом в жухлую, схваченную морозом траву.
Подобравшие летчика бойцы и начальник разведки четвертой армии, беседовавший с Белоусовым, как только к нему вернулось сознание, не могли скрыть удивления, как летчик в таком состоянии смог преодолеть немецкие и наши минные поля и не подорваться, да и вообще пройти в одиночку такой путь.
…Через два месяца «без вести пропавший» капитан Белоусов вновь встал в строй своего полка. Назначенный командиром эскадрильи, он вместе со своими товарищами успешно выполнил 135 боевых вылетов в глубокий тыл противника.
После войны учеба в академии, адъюнктура, докторская диссертация. А в свободное время Николай Иванович любит посидеть с удочкой, побродить по лесу.
Более 40 лет прошло с той осени. Много событий было в эти годы, но ни одно из них не приглушило в его памяти те восемь дней и ночей.
Провал операции «Вайсе нахт»
Весной 1942 года на советско-германском фронте наступило затишье. Обе стороны перешли к обороне, готовясь к новым сражениям. В нашем тылу формировались новые части и соединения, и каждая пушка, каждый танк были на учете. В этой связи Ставка Верховного Главнокомандования придавала особое значение союзным конвоям, следовавшим в северные порты страны. PQ-15 уже подходил к Мурманску и Архангельску. Выход следующего был неясен.
Москва, Ставка Верховного Главнокомандования, 4 мая.
Одетый в полувоенный костюм, в мягких кавказских сапогах Сталин не спеша прохаживался по ковровой дорожке своего кабинета в Кремле, изредка попыхивая трубкой. Совещание закончилось, но оставшиеся сидеть за длинным столом А. А. Василевский, Н. Г. Кузнецов и начальник Главного разведывательного управления Генерального штаба молчали, ожидая вопросов Верховного.
Наконец Сталин прервал затянувшуюся паузу:
– Майский и Харламов докладывают из Лондона, что англичане под любыми предлогами пытаются саботировать отправку конвоев в Мурманск и Архангельск. Подтверждением этому служит и письмо Черчилля, которое я только что получил. Он пишет, что за последнее время немцы активизировали свою охоту за конвоями, сосредоточив на севере подводные лодки и надводные корабли, и перебрасывают туда авиацию. Что скажет по этому поводу наша разведка?
– Так точно, товарищ Сталин! – быстро ответил начальник Главного разведывательного управления, поднимаясь из-за стола. – По нашим данным, противник действительно начал переброску на север Норвегии авиационных частей, предположительно из Италии.
– Вот как!? – хмыкнул Верховный, раскуривая потухшую трубку. – Поэтому Черчилль и просит нас дополнительно выделить бомбардировщики для удара по вражеским аэродромам. Что будем делать?
В течение минуты в кабинете стояла тишина, затем молчание, нарушил Н. Г. Кузнецов.
– Товарищ Сталин, это, по-видимому, единственный путь помочь конвоям, так как флот не в состоянии прикрыть суда на дальних рубежах.
Сталин внимательно выслушал наркома ВМФ, посмотрел на А. М. Василевского, который кивком подтвердил свое согласие с мнением Кузнецова, немного помолчал, затем, вернувшись к своему столу, положил письмо Черчилля обратно в папку и, повернувшись к сидевшим генералам, сказал:
– Хорошо. Обдумайте все детали в Генштабе и отдайте необходимые распоряжения, а мы подумаем, что ответить господину Черчиллю.
…Вернувшись в Генштаб, А. М. Василевский и Н. Г. Кузнецов занялись разработкой необходимых указаний.
Через несколько дней заместитель командующего авиацией дальнего действия генерал-майор авиации Н. С. Скрипко собрал весь летный состав 36-й авиационной дивизии и поставил задачу на боевые действия в Заполярье. Так советское командование откликнулось на просьбу союзников.
Лондон, Чекерс, 15 мая.
Поздно вечером в своей загородной резиденции Черчилль принял первого морского лорда адмирала Паунда и вызванных с флотов адмиралов Тови и Гамильтона. Черчилль только что вернулся с одного из приемов и поэтому был в вечернем смокинге с неизменной сигарой в зубах. Около премьера за длинным столом, крытым зеленым сукном, сидел Иден. Подождав, когда приглашенные адмиралы рассядутся за столом, Черчилль, пыхнув гаванской сигарой, сказал:
– Господа! Только что посол СССР Майский передал мне послание от премьера Сталина, в котором он вновь напоминает о необходимости продолжения конвойных операций.
Черчилль вытащил послание из конверта и, надев очки, быстро пробежал его. Затем внимательно оглядел сидящих адмиралов и произнес:
