Оба молчали, понимая, что это последняя их встреча. Присев рядом, Сергей положил свою руку на руку Марии. Девушка вздрогнула и, опережая Сергея, глухо, с трудом произнесла:
– Спасибо тебе, Сережа, за все!
– Ты будешь меня вспоминать, Мария?
Сжав пальцы Сергея, Мария ответила не сразу:
– Я тебя… буду помнить всегда, Сережа. Прошу тебя, ничего больше не говори.
Голос ее дрожал, казалось еще немного и она расплачется…
Держа ее руку, Сергей встал, помогая ей подняться, и оба стали спускаться вниз к дороге, где их ждала машина…
Вернувшись в часть, Сергей все свое свободное время с волнением слушал эфир.
Порой писк «морзянки» прорывался к нему сквозь треск разрядов и грохот ураганов или танцевал вместе с задорной мексиканской румбой. До боли в голове вслушивался он в какофонию звуков, стараясь в этом хаосе найти так знакомый ему почерк. Он верил, что найдет ее, и с этой верой жил все это время. И вот однажды он вновь был вызван в штаб. Дежурный по смене молча вручил позывные и частоту.
Настроившись, Сергей ждал, чувствуя, как стучит его сердце, и стук его отдается в висках. И вдруг в этот стук влились новые звуки… П-240… П-240… спокойно и уверенно вызывал далекий радист.
Сергей замер, весь превратившись в слух.
Нет, ему не послышалось. Это был ее почерк, почерк, которому он ее научил, и он не мог принадлежать никому другому, кроме нее… П-240… П-240 – звучало в эфире. Спохватившись, Сергей нажал на ключ:…К-12-17… К-12-17… Я слышу тебя… Я слышу тебя… Несколько секунд эфир молчал, вздыхая шумом прилива и песней ветра. И вдруг, словно прорвав невидимую преграду, обрушился на Сергея потоком цифр, зовущих, требующих внимания и не оставляющих доли секунды на раздумья.
Сергей чувствовал – она спешит, спешит, быть может, потому, что это важно, это срочно, а может быть, и потому, что повторить все это не удастся.
На бумагу ложились цифры, укладываясь в ряды и строчки… Мария спешила.
И вдруг все оборвалось. Лихорадочно схватившись за настройку, Сергей ждал. Прошло несколько секунд. И снова эфир ожил:…П-240… П-240… 88… 88… 88… – отстучала Мария. Сергей замер, ожидая продолжения. Но ни в этот вечер и ни в следующие дни Мария на связь не вышла. И, видимо, эти две восьмерки, известные всем радистам мира, трижды повторенные в конце, были последним признанием Марии, признанием в любви к Родине, к Сергею, к делу, ради которого она пошла на свой первый и последний подвиг.
…Сергей приоткрыл глаза и взглянул в окно.
В надвигающихся сумерках набегала и таяла в темноте цепь потемневших от дождя телеграфных столбов и провисшими проводами; словно падающие звезды вспыхивали и тут же исчезали вдали искорки, долетевшие с головы поезда.
Эту историю мне довелось услышать однажды в служебной командировке. Она настолько взволновала меня, что, вернувшись домой, я постарался записать ее по памяти. И пусть простит меня читатель, что в связи с некоторыми обстоятельствами я изменил фамилию героя этого рассказа.
Тысячи часов лекций прочитаны им в аудиториях академии. Сотни слушателей, адъюнктов и преподавателей академии знают его как видного ученого, удостоенного высокого звания «профессор». Но свое первое занятие он помнит и сейчас.
…Память человеческая, ты хранишь все, тая в своих неизведанных кладовых, что пережил человек на жизненном пути. И со временем, как лента кино, ты стареешь, теряются кадры и не так остро встают перед глазами отдельные моменты, но они остаются, остаются в памяти навсегда и не всегда умирают с человеком.
Судьба пилота
О судьбе литературного героя Андрея Соколова знает вся страна. Знает весь мир. Художественный фильм «Судьба человека» по одноименной повести Михаила Шолохова был показан в 72-х странах. Фильму присужден Большой Золотой приз 1-го Международного кинофестиваля в Москве (1959 г.). За создание этого фильма Сергей Бондарчук, как режиссер и как актер, сыгравший в нем главную роль, был удостоен Ленинской премии.
Образ простого русского солдата Андрея Соколова, оказавшегося в плену гитлеровцев, его поступки, достоинство, с которым он держался, не смотря на лишения и унижения, показался очень знакомым многим участникам войны и особенно военным летчикам, прославленным ассам, таким, как Александр Покрышкин, братья Дмитрий и Борис Глинки, Иван Бабак и другим, воевавшим в годы войны в 9-й гвардейской Мариупольской-Берлинской авиационной истребительной дивизии. Все они хорошо знали историю, в которую попал их боевой товарищ, двадцатилетний летчик, младший лейтенант, сбитый над Таманью и попавший в руки гитлеровцев. На первом допросе летчик Григорий Дольников назвался… Григорием Соколовым. То, что происходило с ним дальше, в плену, известно не со слов Григория Дольникова. Об этом в годы войны, да и после нее многие не говорили, чаще всего скрывали. Плен никогда не был в почете. Запись о пребывании в плену в личном деле для сотен тысяч солдат и офицеров Красной Армии обернулась личной трагедией, крахом дальнейшей карьеры по службе для них самих и их детей. Случай с Дольниковым – счастливое исключение.
О мужественном поведении своего товарища его боевые друзья узнали от командования и со слов всегда неразговорчивого начальника особого отдела дивизии. По приказу Верховного Главнокомандующего каждого побывавшего в плену, тщательно проверяли.
Дольникова проверяли полгода и только после освобождения тех мест, где он скрывался у подпольщиков и партизан, опроса свидетелей и документального подтверждения поведения летчика в плену, факта его побега с группой товарищей из лагеря для военнопленных, участия в боях в партизанском отряде – дали добро на первый после плена вылет.
Удивительно то, что Андрей Соколов и Григорий Соколов не только похожи внешне (Бондарчук и Дольников), но и по своим поступкам, поведению в плену у фашистов – это два близнеца войны. И хотя в повести Шолохова Андрей Соколов – русский, а Дольников белорус, оба они прославляли единую и неделимую в те годы страну, для которых слово Родина имело только одно понятие. И может быть поэтому, каждый из них, оказавшись перед пьяными гестаповцами, не дрогнул, не согнулся, умоляя о пощаде.
В 60-х годах, когда была опубликована повесть «Судьба человека» и на экраны страны вышел фильм, командира дивизии генерала Дольникова боевые друзья забросали письмами. Вопрос был один: «Гриша, это же ты – Соколов! Когда ты Шолохову рассказал о себе?»
И всем Дольников отвечал, что к большому его сожалению, с Михаилом Александровичем Шолоховым не встречался. Кто является прообразом Андрея Соколова – ему неизвестно. Скорее всего, это образ собирательный. Что касается правдивости некоторых эпизодов нахождения в плену, возможно великий советский писатель узнал либо от друзей, либо из документов. Ведь он был фронтовым журналистом.
