Тьфу ты. Так и свихнуться можно.
Виктора нет уже два года. Как говорят верующие, царствие небесное. О мертвых либо хорошо, либо никак, но Голд никогда не стеснялся своего отношения к брату.
Виктор… Витя, Витька… Он ненавидел его при жизни, продолжал ненавидеть и после смерти.
Не зря говорят, что младшего сына в семье всегда любят больше, чем старшего. Так сложилось и в его семье, причем еще с самых юных лет, хотя разница в их возрасте составляла три года. Витя то, Витя се, Витя пятое-десятое. И попку вытереть, и сопельки подтереть, и новую машинку купить, а сломанные и надоевшие игрушки – ему. Как же иначе.
Они были сводными братьями. Когда умерла мама, отец горевал недолго, и спустя пару лет в их доме появилась другая женщина. С первых же дней ее присутствия у него с отцом состоялся серьезный разговор. Голд молча кивал, давая понять, что разделяет выбор отца, но в глубине души у него бушевало дикое пламя непримиримости. Он не мог простить отцу повторной женитьбы и пронес это чувство через всю жизнь. Отец чувствовал это. Разумеется, это понимала и мачеха, и, как считал Голд, она предприняла все усилия, чтобы настроить отца против него.
Время шло, но ситуация оставалась прежней. Он каждой клеткой организма ощущал неравенство между собой и Виктором; оно было почти осязаемым и витало над их семейством наподобие тяжелого, свинцового облака. Дух соперничества, дремавший в нем до поры до времени, пробудился после того, как отец, к которому он всегда испытывал безмерное чувство уважения и доверия, стал как бы в шутку называть Виктора «наш Президент». Виктор – от слова victory, то есть победа. Виктор – победитель, Виктор – Президент. А он, Голд, – так, ничего особенного, просто старший брат, который с болью в щемящем сердце чувствовал, как вся родительская любовь протекает мимо него, накрывая с головой, как волной, Виктора.
Президент… Сначала это прозвище выглядело забавным, не более того. Но когда отец продолжал называть так Виктора после пятнадцати лет, а Голду было уже все восемнадцать, старшего брата это стало не просто раздражать, его это бесило до такой степени, что хотелось схватить за волосы сводного брата, дубасить его головой об стенку и орать застывшим в изумлении родителям: «Ну что, похож этот ублюдок на Президента? Похож?!»
Конечно, ничего такого Голд не допускал. Но незримая состязательность между ними – кто умнее, быстрее и так далее – присутствовала на протяжении всей жизни, она была намертво вплетена красной нитью в их отношения, и это жестокое соревнование между ними замечали уже не только родители, но и все окружающие.
Голд улыбнулся, но улыбка напоминала скорее гримасу.
– Ты всегда был неудачником, Витя, – прошептал он. – Жаль, ты не увидишь, чего я добился и кем я стал сейчас…
Мачеху он тоже не любил. Сколько Голд себя помнил, у него никогда не было желания поделиться с ней чем-то сокровенным, да и она, положа руку на сердце, никогда не считала его родным. Собственно, с самых ранних лет Голд нисколько не сомневался, что в предвзятом отношении отца к нему виновата только она.
«Ты помыл руки? Ты с улицы, там полно микробов! Ты сделал уроки? Только попробуй двойку получить! Зачем ты порвал новые брюки?»
И все в таком духе, одни упреки и необоснованные замечания. Виктор всегда был у них на первом месте, он – на втором.
После смерти любимого сына отца разбил паралич, хотя Голд пытался убедить себя, что эти два события никак не связаны между собой. Как бы то ни было, но отец все больше и больше отдалялся от него.
Нет, конечно, они продолжали общаться, но это общение было настолько формальным, что не заметить это мог разве что слепой. Потом мачеха тоже умерла, и отец сдал еще больше. А Голд продолжал ухаживать за ним, как примерный заботливый сын, он звонил ему трижды в день и навещал каждые выходные. Отец жил за городом в частном доме, который, к слову, выстроил для него Голд, но невидимая стена, образовавшаяся между ними после смерти Виктора, была непоколебима и прочна, как сталь.
Впрочем, Голд свыкся с этим. Он статусная личность и отдавал сыновью дань, чтобы не выглядеть в глазах людей черствым и эгоистичным. А теперь у него свои планы, и он не намерен отказываться от них из-за какого-то адвоката…
Дерзкое похищение
Полина вышла из здания редакции и неторопливо зашагала по улице. Сегодня она была на своих двоих – на ее «железном коне» забарахлила коробка передач и она оставила машину в сервисе.
Несколько минут назад ей подписали отпуск на две недели, и Полина даже не хотела вспоминать, чего это ей стоило, – начальник кричал и топал ногами, поскольку обычно с заявлением об отпуске можно было появляться как минимум за две недели.
С большим трудом ей удалось выбить для себя неоплачиваемый отпуск, однако, когда все было урегулировано, журналистка не знала, радоваться ей или горевать по этому поводу. С одной стороны, ситуация, складывающаяся вокруг Артема, все больше напоминала театр боевых действий или, в крайнем случае, захватывающий детектив, и она реально подвергала себя опасности, находясь рядом с известным адвокатом. Девушка до сих пор вздрагивала, когда вспоминала тот вечер у Павлова дома. С другой стороны, Полина Шеремецкая никогда не прятала голову в песок, подобно напуганному страусу; ей претила даже сама мысль о том, что ее могут заподозрить в трусости. Тем более что в ней разыгрался азарт журналиста – именно сейчас, как подсказывала ей интуиция, должно произойти что-то очень важное и определяющее в дальнейшем развитии событий.
Она позвонила Артему, но тот, как всегда, был занят и, торопливо бросив «целую, перезвоню, как освобожусь», отключился. Полина с грустью улыбнулась. Вечно в движении, вечно в заботах. Не человек, а суперробот на батарейках; только работают эти батарейки не как все остальные, а подпитываясь проблемами других людей.
– Эх, Павлов, Павлов, – вслух проговорила девушка. Она купила мороженое и с наслаждением проглотила его за пару минут. Потом посмотрела на часы – восемь вечера. До поезда в Брянск оставалось еще три часа, она успеет заехать домой и переодеться. Заодно неплохо было бы что-то отцу купить в подарок.
Она зашла в переулок, торопливо миновав шумную компанию молодежи, распивающую пиво, и направилась к своему подъезду. Когда до дверей оставалось не более двадцати метров, сзади послышался визг тормозов, и Полина инстинктивно метнулась в сторону – мало ли какие придурки по дорогам носятся…
Из темно-зеленой «Нивы» с затонированными окнами выскочили двое мужчин, у обоих маски на лице. Полина все поняла мгновенно и бросилась к подъезду, но, как назло, подвернула ногу – в этот день на ней были туфли на высоком каблуке, и она чуть не упала. Понимая, что убежать от преследователей не удастся, она развернулась, пытаясь достать газовый баллончик.
– Не рыпайся, мразь, – прохрипел один из них, хватая Полину за волосы. Вскрикнув, девушка изловчилась и ударила правой ногой по колену нападавшего, нанеся ему болезненный удар.
