И мой взор затуманился.
– Что это, слезы? – вскрикнула Вера Васильевна (так звали толстушку фельдшерицу), пытливо заглянув мне в глаза. – Нет, девочка, вы уж это оставьте, а то вы мне такого дела наделаете.
– Хорошо, – произнесла я, – я постараюсь сдерживаться от слез, но только пришлите сюда ко мне фею Ирэн.
– Фею Ирэн? – недоумевающе произнесла она. – Да вы, Господь с вами, никак бредите, княжна?
– Фея Ирэн – это Ирочка Трахтенберг. Где она?
– M-lle Трахтенберг еще спит, – заявила появившаяся на пороге Матенька и потом спросила у Веры Васильевны, можно ли мне встать сегодня с постели.
Та разрешила.
Я быстро принялась одеваться и через полчаса, причесанная и умытая, в белом полотняном лазаретном халате, точь-в-точь таком же, какой я видела на Ирочке сегодня ночью, входила в соседнюю палату. Там, перед дверцей большой печки, на корточках, вся раскрасневшись от огня, сидела Ирочка и поджаривала на огне казенную булку.
– Тсс! Не шумите, маленькая княжна! – остановила она меня, приложив к губам палец.
И я со смехом присела тут же подле нее на пол и стала ее рассматривать.
Она была уже не такая хорошенькая, какою показалась мне ночью. Утро безжалостно сорвало с нее всю ее ночную фантастическую прелесть. Она уже более не казалась мне феей, но ее большие светлые глаза, ее великолепные, светлые волосы и изящные черты невольно заставляли любоваться ею.
– Что вы так пристально смотрите на меня, княжна, – засмеялась девушка, – или не признаете во мне больше таинственной лунной феи сегодня?
– Нет, нет, Ирочка, совсем не то… Я смотрю на вас потому, что вы мне ужасно нравитесь и точно я вас знаю давным-давно!..
– Хотите жареной булки?
Я с большим аппетитом принялась за еду, обжигая себе губы и не сводя глаз с Ирочки.
За что я ее полюбила вдруг, внезапно – не знаю, но это чувство вполне завладело моим горячим, отзывчивым на первые впечатления сердцем.
В два часа приехал доктор. Он выслушал меня особенно тщательно, расспросил о Кавказе, о папе. Потом принялся за Ирочку. Кроме нас, больных в лазарете не было. Зато из классов их потянулась на осмотр целая шеренга.
– Франц Иванович, голубчик, – молила совершенно здоровая на вид, высокая полная старшеклассница.
– Что прикажете, m-lle Тальмина?
– Франц Иванович, голубчик, найдите вы у меня катар желудка, катар горла, катар…
– У-ух, сколько катаров сразу! Не много ли будет? Довольно и одного, пожалуй… – засмеялся добродушно доктор.
– Голубчик, физики не начинала… А изверг физик в последний раз обещал вызвать и кол влепить… Миленький, спасите!
– А если касторку пропишу?
– Брр! Ну, куда ни шло, и касторку выпью… Касторка лучше физики…
– А вдруг Maman не поверит, температуру при себе прикажет смерить? Что тогда? А? Обоим нахлобучка…
– Ничего, голубчик… температура поднимется, я градусник в чай опущу: живо сорок будет.
– Ах вы, разбойницы, – рассмеялся доктор, – ну, да уж что с вами делать… Только смотрите, чтоб в последний раз эта болезнь физики с вами приключилась, а то с головой выдам кому следует.
– Не скажете! – бойко отпарировала девочка. – Вы добрый!
Через минуту его громкий голос взывал по адресу Матеньки:
– Сестрица сердобольная, m-lle Тальминой потогонного приготовьте да в постель.
– Случай удивительный! – обратился он серьезно к стоявшей подле фельдшерице, смотревшей на него с подобострастным вниманием.
Тальмина, охая и кряхтя, как настоящая больная, ложилась в постель, а остальные давились со смеху.
И почти каждый день ту или другую девочку спасал таким образом добрый доктор.
Ирочке и мне было предписано остаться в лазарете на неопределенное время. Но я не огорчилась. Здесь было много уютнее, нежели в классе, да к тому же я могла отдохнуть некоторое время от нападок моих несправедливых одноклассниц. А по ночам я прокрадывалась в палату Ирочки, и мы болтали с ней до утра.
Об истории с пропавшей книжкой я не могла умолчать перед нею. Она внимательно выслушала меня и, нахмурив свои тонкие брови, проговорила сквозь зубы:
– Фу, какая гадость! – И потом, помолчав, добавила: – Я так и думала, что с вами было что-нибудь из ряда вон выходящее. Знаете, Нина, если они посмеют еще раз обидеть вас, вы придите ко мне и расскажите… Я уж сумею заступиться за вас…
«Заступиться? О нет, милая Ирочка, – подумала я, – заступиться вам за меня не придется. Я сумею постоять за себя сама».
Я рассказала Ирочке всю мою богатую событиями жизнь, и она внимательно и жадно слушала меня, точно это была не история маленькой девочки, а чудесная, волшебная сказка.
– Нина! – часто прерывала она меня на полуслове. – Какая вы счастливая, что пережили столько интересного! Я бы так хотела бродить с волынкой, точно в сказке, и попасться в руки душманов…
– Что вы, Ирочка! – испуганно воскликнула я. – Ведь не всегда встречаются в жизни такие люди, как Магома, а что бы случилось со мною, если бы он не подоспел ко мне на выручку? Страшно подумать!..
Славные дни провела я в лазарете, даже тоска по дому как-то сглаживалась и перестала проявляться прежними острыми порывами. Иногда меня охватывала даже непреодолимая жажда пошалить и попроказничать.
В лазарете было две фельдшерицы: одна из них, Вера Васильевна – чудеснейшее и добрейшее существо, а другая, Мирра Андреевна – придира и злючка. Насколько девочки любили первую, настолько же ненавидели вторую.
Вера Васильевна, или Пышка, по-видимому, покровительствовала моей начинавшейся дружбе с Ирэн, но Цапля (как прозвали безжалостные институтки Мирру Андреевну за ее длинную шею) поминутно ворчала на меня:
– Где это видано, чтобы седьмушки дневали и ночевали у старшеклассниц!
Особенно злилась Цапля, когда накрывала меня во время наших ночных бесед с Ирочкой.
– Спать ступайте, – неприятным голосом взывала она, – сейчас же марш спать, а то я Maman пожалуюсь!
И я, пристыженная и негодующая, отправлялась восвояси. Спать, однако, я не могла, и, выждав удобную минутку, когда Мирра Андреевна, окончив ночной обход, направлялась в свою комнату, я осторожно прокрадывалась в последнюю палату, где спала моя новая взрослая подруга.
Далеко за полночь лилась у нас бесконечная беседа о доме и родине, приправляемая возгласами сочувствия, удивления и смехом.
Мирра Андреевна догадалась наконец, что после обхода я отправляюсь в палату старших, и возымела намерение «накрыть» меня.
