Тьма постепенно рассеялась. В ушах слышался затихающий звон.
У постели стоял Иггельд, он выпрямлялся, крупный и массивный, но все равно вид
у него оставался жалкий. Возможно, ожидал услышать что-то другое, после ее слов
глаза погасли, сгорбился, взял оковы и, встав перед нею на колени, защелкнул на
лодыжках.
– У меня к тебе просьба, – сказала она.
Он оживился, она увидела в его глазах радостное ожидание,
впервые гордая артанка обратилась к нему с просьбой.
– Говори!
– Не приходи ко мне больше, – промолвила она.
Он дернулся, побледнел.
– Почему?
– Просто не приходи, – повторила она. – Здесь
много женщин, что будут тебе рады… Я – нет.
– Артанка, – сказал он с мукой, – я понимаю,
тебя оскорбляют и унижают эти оковы. Но что я могу сделать, скажи? Я не могу
тебя потерять, ведь ты поклялась, что сбежишь при первой же возможности. А как
ты умеешь убегать, я уже знаю. Потому тебя и стерегут здесь так, как стерегли
бы дикого горного великана. Разве у меня есть другая возможность помешать тебе
бежать? Есть? Тогда скажи, я сразу же ею воспользуюсь!
Он умолк, будто ждал, что она вот так и скажет, как
заставить ее остаться. А ведь мог бы, подумала она с нахлынувшим безразличием.
Всего лишь попросив ее остаться. И она бы предала Артанию, предала братьев,
предала все, во что верила и чем жила. Предала бы и осталась.
– Позволь, – сказала она, – я пойду к другим…
рабам. В твоем хозяйстве много работы.
Он стиснул челюсти так, что затрещало в висках, задержал
воздух, потом сказал изменившимся голосом:
– Делай что хочешь.
Она повернулась, холодная, гордая и безразличная, он
суетливо забежал вперед, вставил ключ в дверь и открыл им засов с той стороны.
Блестка не двигалась, тогда он распахнул перед нею дверь, она вышла с тем
достоинством дочери тцара, при котором он снова ощутил себя услужливым
челядином.
Глава 14
Весь день она работала на кухне, потом принесли ворох одежды,
пришлось штопать, чинить, накладывать заплаты. Она исколола пальцы иголкой, а
когда день закончился, слуги ушли в общую комнату. Женщины остались, а Сбыслав
пошел за нею следом, хмурый и посапывающий на каждой ступеньке.
Когда проходили мимо ее чулана, Блестка распахнула дверь,
вошла и с наслаждением опустилась на постель. Сбыслав сердито крикнул из проема
распахнутой двери:
– Ты куда? Хозяин велел тебя к нему.
– Я не изволю, – отрезала Блестка.
– Так он изволит! – заорал Сбыслав.
Он сделал шаг в ее комнату и с силой ухватил ее за плечо.
Блестку развернуло, она не ждала такого от обычно медлительного и всегда
спокойного Сбыслава, но тут же ударила его в живот. Он охнул и согнулся, она
ухватила его за волосы, приподняла, прошипела люто:
– Какой рукой ты меня схватил, раб?
– Что… что… – пролепетал он.
– Какой рукой ты меня коснулся? – повторила она
раздельно.
– Вот… этой… – прошептал он, глаза его с ужасом
смотрели в ее искаженное яростью лицо.
Она ухватила его за правую руку, сломала в локте и, подтащив
воющего в ужасе Сбыслава к двери, вышвырнула сильным пинком. Ее всю трясло, она
вернулась к постели и рухнула навзничь. Накопленная ярость и горечь
разочарования обрушились на дурака-слугу, что подвернулся под руку, но ярость
еще не ушла, кипела, пришлось стиснуть губы и терпеть, терпеть, чтобы не
бросаться с голыми кулаками на стены.
Долгое время ничего не происходило, потом в коридоре
раздались быстрые тяжелые шаги, дверь распахнулась с таким напором, что
треснулась о стену. Иггельд стоял в проеме огромный, разгневанный, с
развевающимися волосами. Глаза горели бешенством, но Блестка разглядела в них и
тревогу.
– Что случилось? – прорычал он.
– Ничего, – ответила она сухо.
– Я просил проводить тебя ко мне…
– Не проводить, – уточнила она, – а привести.
– Привести, – согласился он неохотно. – Но… а
как иначе? Ладно, я пришел сам. Позволь, я сниму эти оковы… Как они натерли
тебе ноги!
– Незачем, – ответила она как можно суше.
– Почему?
– Все кончено, Иггельд. То, что случилось, это было
ошибкой. Мы должны об этом забыть.
Он отшатнулся. На его красивом мужественном лице отразилась
мальчишечья обида.
– Как я смогу такое забыть?
– Уж постарайся, – ответила она мертвым
голосом. – Если ты снова захочешь… ну, в тебе взыграют страсти, то теперь
придется меня просто насиловать.
– Артанка!
В его глазах неподдельный ужас. Не понимает, подумала она с
горечью. Как же мужчины просты, как не понимают даже таких ясных вещей! Не уйду
я от тебя, дурак, не уйду. И не надо требовать от меня слова, это же видно по
моему лицу, по моим глазам. А ты не поверишь даже моему слову, это видно, ну
что за дурак…
– Насиловать, – повторила она с нажимом. –
Женщина, которую приводят в цепях…
– Но я сам буду становиться перед тобой на колени! И
сам снимать.
– А утром надевать, – напомнила она. – Нет,
Иггельд, боги на одну ночь помутили наш разум, но только на одну ночь.
Он сказал хмуро, с безнадежностью и обреченностью в голосе:
– У меня – не на одну.
Она произнесла тем же твердым голосом, умоляя богов дать ей
силы, чтобы он не увидел, что она чувствует на самом деле:
– Нет, Иггельд. Ты сам провел между нами границу. Я не
стану ходить через нее туда и обратно. Я останусь на своей стороне.
Под его смуглой кожей задвигались желваки. Она ждала, что он
скажет, что в его владениях нет границ, здесь все принадлежит ему. Тогда она
напомнит ему, что существует еще и внутренний мир, где между ними когда-то
проходила граница, а потом незаметно исчезла… пока он снова не провел ее –
грубо, зримо, глубоко, он помолчал, произнес глухим голосом:
– Я страшусь тебя потерять. Ты значишь для меня слишком
много.
– Ты мог бы не терять меня.
Он посмотрел в ее глаза, лицо его исказилось в муке.
– Я тебе не верю.
– Как я могу доказать?
Он беспомощным жестом развел руки в стороны.
– Боюсь, никак. Потому я и держу тебя в цепях. Но я
могу снять цепи, тогда тебя будут запирать на весь день в комнате, где прочные
стены, а на окнах крепкие решетки.
Он умолк в нерешительности, она продолжила с горькой
усмешкой:
– А ночью меня будут под конвоем пятерых дюжих
стражников водить к тебе в спальню? Тебе самому не смешно? Или хотя бы не
стыдно?
