– Ты со мной, – сказал он упрямо. – Ты
принадлежишь мне.
– Ты можешь думать как хочешь, – возразила она с горечью. –
Я буду принадлежать тебе, когда, будучи разлученная с тобой, вернусь к тебе по
своей воле! Это и есть – принадлежать!
Ее голос чуточку дрогнул, она успела подумать, что
проговорилась, ей втайне хотелось бы принадлежать так, чтобы из любой темницы,
разметав ее, ринуться к нему, но, к счастью, занятый собой и своими терзаниями,
он не заметил, как она на миг приоткрылась снова.
– Кто говорит о любви? – спросил он горько.
Она поперхнулась, сказала более ровным голосом:
– Ты прав, никто. Я была бы совсем сумасшедшей…
Она про себя договорила: «…раз все еще надеюсь, что ты меня
поймешь», – и видела по лицу, что он договорил другое: «…если не
попыталась бы в лагере врага не пустить в ход все воинские приемы». Но
уговаривать, объяснять снова и снова чересчур унизительно. Она и так уже
унизилась достаточно.
– Достаточно, – повторила вслух. – Я –
пленница. Все.
– Ты – пленница, ты – почетная
пленница, – добавил он.
– Не бывает почетных, – возразила она. – Плен
всегда только позорный. Надень на меня оковы, куяв. Это поможет мне еще больше
тебя возненавидеть.
Мне это очень нужно, добавила про себя.
* * *
Три дня Иггельд вообще не показывался в доме, а потом явился
весь почерневший, в закопченных доспехах. Она видела, как он морщился, берег
левую руку. На скуле пламенеет свежая ссадина, доспех посечен, глубокие зарубки
на груди, а железо на плече изуродовано так, что видна пропитанная кровью
повязка.
Он пробыл в доме не больше часа, за ним пришли лекари, увели
почти насильно. Еще неделю не видела его, хотя, по слухам, уже оправился от ран
и снова на драконе сражался с артанами. Все эти дни вздрагивала от шагов за
дверью, прислушивалась с надеждой, а ночью едва дожидалась утра, чтобы спешить
на кухню готовить еду, в надежде увидеть, как он сядет за стол, как будет иногда
скользить по ней взглядом, стараясь, чтобы она этого не заметила. И она тоже
будет стараться изо всех сил, чтобы не рассмотрел, как жадно за ним наблюдает.
Сегодня поздно вечером, так и не увидев его вообще, она
вернулась в каморку, растянулась на жестком ложе и стала ждать, когда придет
молчаливый Оследнюк и снимет с нее оковы, после чего за ним хлопнет дверь,
прогремит задвигаемый с той стороны засов.
Все тело ныло, в душе горько и беспросветно. Она повернулась
на бок, цепи громко звякнули.
– Да сколько я буду его ждать! – прошептала она в
слезах. – Сколько?.. Я – человек, он этого не понимает. Все, кончено.
Отныне и вовеки я перестаю его ждать…
Она отвернулась к стене, подогнула колени. Она уже начала
проваливаться в сладкую полутьму, как дверь распахнулась с грохотом. В дверном
проеме чернела, подсвеченная сзади, огромная фигура. Он постоял несколько
мгновений, в ее каморке темно, только в узкое окошко проникает узкий луч
лунного света. Блестка встрепенулась, сердце застучало в радостном ожидании. Если
снова пригласит ее в постель, у нее не хватит духу отказаться…
Он встал на колени перед ее ложем, быстро и даже с
суетливостью снял оковы, отбросил, как змею, в угол комнатки. Блестка не
шевелилась, а он не встал, бережно снял с нее сапожки, так же осторожно опустил
на пол рядом с ложем, вздохнул, начал подниматься, но вместо этого лишь
прижался горячим лбом к ее ногам.
– Артанка, – донесся его хриплый голос, – что
ты со мной делаешь?.. Я уже натыкаюсь на стены. Я прошу тебя, прими мир таким,
какой он есть. Пойдем в мои покои, я хочу заснуть, обнимая тебя.
– Нет, – ответила она немного раньше, чем успела
подумать.
– Артанка, – сказал он с угрозой. – Ты
играешь с огнем. Я всегда считал себя овечкой, что любому зайчику уступит
дорогу… но когда меня прижимали к стене, я зверел. Сейчас я вообще не знаю, что
со мной, я готов на любую крайность…
– Ты видишь, – ответила она насмешливо, – как
я вся дрожу.
– Артанка!
– Тебе есть что сказать, куяв?
– Я уже сказал, – ответил он сдавленным голосом.
– Я сказала тоже, – сказала она совсем тихо, хотя
душа закричала громко и отчетливо, чтобы он ее не слушал, что она так не
думает, это за нее говорит артанскость, а она сейчас совсем не артанка. –
И ты меня слышал.
Она лежала на спине, так страшновато, чувствуешь себя совершенно
беспомощной, а он медленно поднял голову, их взгляды встретились. Она смотрела
с холодной ненавистью, причин много, он вздохнул, поднялся, постоял так,
огромный, могучий и жалкий, как заблудившийся в темном лесу ребенок, снова
вздохнул и, повернувшись, потащился к двери.
Не уходи, крикнула беззвучно. Ты нужен мне!.. Моя душа
истосковалась по тебе, я ночами не сплю, вижу тебя, чувствую твои губы по всему
телу, меня посещают странные сны, после которых даже днем к щекам приливает
краска стыда. Не уходи, Иггельд, ты же должен чувствовать то же самое, что и я!
Ведь было такое, было, что наши сердца стучали вместе, а души слились и была
одна душа на двоих…
Он взялся за дверную ручку, остановился. Не уходи,
вскрикнула она отчаянно, не шевеля губами. Спина Иггельда напряглась, будто
боролся с собой. Блестка услышала прерывистый вздох, широкие плечи дрогнули,
сгорбились, повернулся к ней, она поразилась выражению страдания на его лице.
Он снова покачнулся, словно дергала неведомая сила, но он
боролся, противился, отпустил дверную ручку и сделал два шага к ней.
Остановился, замер посреди комнаты, когда до жалкой постели артанки оставалось
еще три шага.
– Я не могу, – ответил сдавленным голосом. –
Наверное, у меня нет больше гордости… ты сокрушила меня, женщина. Но я все
равно сделаю по-своему.
Она ахнула, он быстро шагнул к ней, словно перестал бороться
с неведомой силой. Его рука с такой силой рванула на себя одеяло, что оно
улетело к другой стене. В следующее мгновение он рухнул на колени и тут же
навалился на нее. Блестка успела подогнуть ноги, от толчка Иггельд почти
подлетел в воздух, но ринулся к ней снова.
Она вскочила и успела ударить его ногой. Метила в пах, но
удар пришелся в бедро, от удара его развернуло, он вскрикнул, то ли от боли, то
ли от ярости, ухватил за плечо, она вывернулась и нанесла сдвоенный удар ему в
челюсть. Такими ударами замертво валила быков, но Иггельд только содрогнулся.
Она ожидала, что колени его подогнутся, он мягко опустится на пол, но он
всхрюкнул, тряхнул головой и ухватил в объятия.
К этому оказалась не готова, отчаянно задергалась, но
могучие руки сжимали с такой силой, что перестала противиться, и он опустился с
нею здесь же, на одеяло. Он на миг расслабил хватку, пытался коленом раздвинуть
плотно сомкнутые ноги, и она с силой ударила лбом в переносицу. Ей показалось,
что хрустнули кости.