Зима запаздывала, ночами землю сковывал лед, но поднималось
солнце, льдинки таяли, от земли шел пар, но однажды задул ветер с Севера, земля
стала неотличима от камня, хоть ставь ее вместо каменных стен, в роще свиньи
попрятались в глубокие норы, за желудями выбегали ненадолго и тут же, торопливо
набивши брюха, ныряли в свою преисподнюю.
Первое время он и Черныш пользовались запасами, что
доставили Апоница и Шварн. Дважды Шварн приезжал с Чудином, молодым и
неразговорчивым дракозником, оба раза привозили зерна, масла, сыра и хлеба.
Однажды Иггельд перебрал все, посчитал, прикинул, и получилось, что с великим
трудом хватит до середины зимы. Потом, понятно, просто околеют от голода и
холода. Страшные даже летом горные тропы сейчас засыпал снег, выбраться
невозможно, и к нему тоже никто не приедет, не накормит, не спасет.
Укутавшись так, что превратился в шар, он сказал
строго-настрого:
– Сиди и жди!.. В огонь не суйся!.. Помнишь, как он в
прошлый раз тебя куснул?.. А ты ревел, слезы катились с орех размером? То-то!
Черныш с великой обидой в глазах смотрел ему вслед, но едва
Иггельд отодвинул первый камень и снял выделанную кабанью шкуру, дракончик в
испуге прижался к земле от ворвавшегося холодного ветра. Иггельд протиснулся в
щель, как можно более тщательно заделал вход, ветер ревел страшными голосами,
дергал за одежду, старался сорвать плотно прихваченную ремешком шапку.
Едва он шагнул от заделанного входа, могучий порыв толкнул с
такой силой, что Иггельд позорно покатился, как клубок шерсти. Его несколько
раз ткнуло лицом в колючий хрустящий снег, а когда раскинул руки и ноги,
стараясь зацепиться, его несло в таком положении, пока не ударился головой о
камни, где тут же заклинило между валунами.
Он скорчился, укрываясь за камни, сгреб с лица налипший
снег, пугливо огляделся. Мир, и без того безжизненный, страшный и злой, стал
жутким, мертвым, угрожающим. Земля вся усыпана снегом, но везде выглядывают
камни, снег не задерживается, струйками змеится по каменным плитам, слышно
шипение и сухой шелест, с которым крупные оледенелые снежинки трутся одна о
другую.
Едва приподнялся, ветер ожег щеки, швырнул в глаза горсть
крупнозернистого снега. Отвернувшись, Иггельд с тоской думал, что надо пройти
целых триста шагов, чтобы добраться до рощи. Сейчас даже ее продувает ветром,
хотя и не сквозным, а как бы боковым, заодно, не зря свиньи выбегают ненадолго,
торопливо роются в листьях, там под толстым слоем еще толще слой желудей, и
снова прячутся, чтобы по весне уже нежиться там и валяться кверху копытцами…
Он перебегал вдоль стены, прячась не столько от кабанов,
сколько от ветра. Наконец, добравшись до рощи, притаился, вытащил лук и с
ужасом понял, что от холода не сможет натянуть тетиву.
И все-таки в тот раз ему повезло, буквально сразу же довольно
крупный кабан вылез из норы, вскинул морду, нюхая воздух, и направился к
ближайшему дереву. Иггельд вытащил пальцы изо рта, где отогревал, сразу же
ожгло холодом, но стрела довольно послушно легла на тетиву, начал оттягивать
ее, пока не коснулся кончика уха.
Кабан всего в пятнадцати шагах, не промахнуться, стрела
ударит точно, но и нора слишком близко… Иггельд задержал дыхание, оттянул
стрелу еще чуть, сделал поправку на ветер, расцепил кончики пальцев. Вжикнуло,
почти заглушенное свистом ветра, кабан подпрыгнул всеми четырьмя и, круто
развернувшись, ринулся в сторону норы. Стрела торчала из-под левой лопатки,
погрузилась глубоко, но нора…
– Куда! – заорал Иггельд. – Там волки!
Это было нелепо кричать такое, но кабан то ли ошалел от
неожиданного крика, то ли еще чего, но пробежал мимо норы, там наконец
сообразил, что сделал глупость, затормозил, круто развернулся и снова ринулся к
норе. Он едва успел сунуть в нее голову, как предсмертная судорога скрутила
ноги, задергался и застыл, задние ноги вытянулись в струнку.
Иггельд, плача от счастья, выбежал, ухватил тяжелое тело,
выволок, из темноты вроде бы сверкнули злые желтые глаза, но он ничего не хотел
знать и бояться, присел и кое-как взвалил тушу на плечо. Ветер снова пытался
свалить с ног, но теперь Иггельд уже шел, прижимаясь к стене, цепляясь за
камни, считал шаги, чувствуя, как дрожат от изнеможения ноги, а когда
показались родные камни у входа, взмолился, чтобы хватило сил дотащиться и
доволочь тяжелую добычу.
Да, он тогда добрался, донес, отодвинул камень, втащил,
закрыл за собой и, без отдыха, доволок кабана до костра. Черныш прыгал, сбивал
с ног, вылизывал, рассказывал, виляя хвостиком, какой он хороший, никуда не
бегал, ждал, даже в огонь не лез, ничего не трогал.
Огонь все еще горел, Иггельд, стуча зубами, подбросил
поленьев и принялся разделывать кабана. Обессиленный, он помнил, что сумел
поджарить большой ломоть, съел, тут же усталость заполонила все тело, он заснул
прямо у костра.
Проснулся от того, что рядом сопело и чавкало. Еще не придя
в себя, ощутил, что произошло страшное, поспешно поднял веки. Черныш, уже с
отвисшим брюхом, доедал кабана. Почти доедал: половина обглодана, выедены все
внутренности, и, самое страшное, из-за чего Иггельд застонал и заплакал, –
в первую очередь сожрано все сало, его Иггельд старательно срезал и сложил
отдельно.
– Плюнь! – закричал Иггельд страшным голосом, но
сам же устыдился собственной глупости. – Что ты наделал!.. Как же я без
тебя?
Черныш смотрел чистыми честными глазами. Увидев, что
родитель проснулся, взвизгнул и, прыгнув к нему, лизнул в нос.
– Как же я без тебя? – повторил он уже
безнадежно. – Черныш, у меня ж никого, кроме тебя, нет на всем свете…
Он обхватил большую лобастую голову, язык на мгновение
замер, ощутил соленые слезы, но тут же заработал чаще, с неистовым рвением,
стараясь вылизать своего родителя, утешить, вылечить.
– А кто вылечит тебя? – прошептал Иггельд.
Он не выпускал его из объятий, плакал, а Черныш сопел и
сочувствующе вздыхал. Так, обнявшись и обессилев, оба заснули. И спали долго,
Черныш – потому что любил поспать, а Иггельд не успел отдохнуть и
согреться, да и потому, как он потом думал, что страшился проснуться рядом с
мертвым дракончиком.
Спали они не меньше суток, если не двое. Проснулся голодный,
во всем теле ни капли усталости, а только жажда двигаться, прыгать, ворочать
камни. Осторожно разлепил глаза, и Черныш, что спал мордой к нему, тут же
приоткрыл один глаз, убедился, что папа уже проснулся, распахнул оба глаза и
приглашающе подпрыгнул на всех четырех: давай играть! Кто от кого удирает, а
кто гонит и валит на спину?
Иггельд, не веря глазам, всматривался в его морду. Похоже,
за время сна даже подросла, раздалась в стороны. Нос холодный, глаза ясные,
губы не лопаются, а сам дракончик переполнен энергией.
– Ну ты и салоед, – прошептал он счастливо. –
Как же ты выжил?.. Расскажу Апонице…
Черныш понял по голосу, что можно целоваться, ликующе
бросился на грудь любимому папочке, повалил, облизал, Иггельд тоже обнимал,
целовал, щупал, чесал, хватал на руки и бегом носил по пещере, приводя Черныша
в дикий восторг.
