Ратша невольно бросил взгляд на Блестку. В его глазах она
прочла сожаление, что не может ее защитить, закон есть закон, его можно менять,
но не нарушать. Она опустила голову, принимая его поражение. Она не видела, как
Ратша от этого жеста признания его слабости вспыхнул, крепче сжал меч.
– А мне плевать! – заявил он громовым голосом, от
которого задрожали камни в стенах. – А мне плевать на твои приказы,
ничтожество!.. Ты, погубивший армию, ты… трусливая тварь, что примчалась сюда
искать спасения… и ты еще смеешь приказывать?.. Это я тебе буду приказывать,
сволочь! Это ты здесь будешь чистить хлев!
Его трясло от бешенства, челюсти лязгали, он смертельно
побелел и пошел на Белга с выставленным мечом. Тот пожелтел, рука снова
метнулась к рукояти меча и застыла в воздухе. Люди, что пришли с ним, бросились
между ними, стараясь остановить кровавую схватку.
– Все вон! – заорал Ратша. – Все прочь
отсюда, пока я не изрубил всех!.. Твари!
Толкаясь, они бросились к дверям, возникла давка, наконец
все с криками вывалились наружу. Ратша поднял с пола оброненный факел, на полу
осталось выжженное пятно, вставил в щель между камнями. Его все еще трясло, он
был в бешенстве. Блестка видела, с каким трудом он вставил факел, у него
тряслись руки, тряслись губы, дрожало и дергалось лицо.
– Спасибо, – обронила она.
Он повернулся к ней, волчий оскал медленно таял, лицо
превращалось в человеческое. Он выдохнул с такой силой, что сено взметнулось на
полу.
– Не знаю, – прорычал он, – что на меня
нашло… Но как я ненавижу эту придворную дрянь!.. Мне это с рук не сойдет. Да и
тебе… Вот что, натяни-ка цепь!
Она поднялась, он старался не смотреть на ее обнаженное
тело. Странное дело, она не ощутила стыда. Он выждал, когда натянула цепь,
быстро взмахнул мечом. Руки Блестки дернуло, но в следующий миг рассеченная
цепь распалась.
– А теперь позволь твои ноги, – сказал он.
Двумя сильными ударами обрубил остатки цепи, нанес пару
несильных ударов по стальному кольцу, сжимающему сапожок на левой ноге,
стараясь не поранить ногу, оставил меч и, ухватив кольцо обеими руками, без
труда сломал.
– Что у тебя за меч? – спросила она
неверяще. – Такую цепь можно только большим боевым топором…
– У нас умеют выплавлять сталь, – похвастался он,
тут же добавил: – Правда, мой меч ковали гномы, а у них свои секреты.
Давай-ка другую ногу…
Она усмехнулась с горечью.
– Погоди…
Он непонимающе следил, как она наклонилась, ее тонкие пальцы
взялись за кольцо, побелели на миг от усилий. Послышался хруст, она отшвырнула
осколки, словно это мелкие льдинки. Он ахнул, глаза полезли на лоб.
– Так ты могла…
– Не говори ему, – попросила она.
Он покачал головой.
– Но почему? Это многое меняет…
– Уже нет, – ответила она с горечью. – Сам
понимаешь, что теперь… после вот этого уже ничего не изменить.
Он помрачнел, брови сдвинулись на переносице, вздулись
желваки, а голос стал злой и хриплый:
– Вот что, женщина, я не смогу тебя защитить больше,
чем защитил. Сегодня же меня могут куда-то услать. Возьми вот это! И помни, не
все куявы одинаковы! Как и артане.
Он снял с себя пояс с роскошным кинжалом в ножнах, а потом
быстро сбросил с плеч длинный плащ и сам накрыл ей голые плечи. У Блестки
защипало в глазах. Этот куяв вел себя так заботливо и нежно, как всегда
держался с нею Придон.
– Спасибо, – прошептала она.
И снова он удивил ее, сказав просто:
– За что? Я сделал лишь то, что должен делать мужчина.
Он повернулся и выбежал в коридор, плотно закрыв за собой
дверь. Блестка легла, дождалась, пока уже за полночь в доме затихло, тихонько
прокралась к двери. Она заперта с той стороны, но она не такая уж и слабая
овечка, как они полагают. Когда все кончено, в сердце пустота и нет никаких
надежд, то можно…
С той стороны двери послышались крадущиеся шаги. Запор
тихонько сняли, Блестка вытащила кинжал, изготовилась. Дверь тихонько
приоткрылась, Пребрана замерла в щели, увидев занесенный для удара кинжал,
вошла тихонько и тут же сказала сердитым шепотом:
– Погаси свет! Сейчас же погаси факел!
За ней вдвинулся низкорослый человек. В слабом лунном свете
он показался Блестке с головы до ног заросшим серыми неопрятными волосами, в
звериной шкуре. Он прикрыл за собой дверь, быстро огляделся. Широкие крылья
носа трепетали, как крылья пугливой бабочки. Косматые волосы падали на лоб,
глаз Блестка не разглядела, а потом настала полная тьма, глаза не сразу начали
привыкать к тусклому свету звезд и ночного неба.
– Это мой родственник, – сказала Пребрана
ворчливо. – Он сумел пробраться сюда, когда артане уже подошли к стене!
Значит, сумеет и выбраться обратно. Уже с тобой.
Сердце Блестки забилось чаще. Она смотрела на лохматого
горца, душа разрывалась между страхом и надеждой. Служанка всхлипнула, обняла.
Блестка прижалась, слезы бежали по щекам, горец недовольно сопел, буркнул:
– Я не знаю, зачем это делается. Но я верю Пребране.
Она – мудрая. Пойдем.
– Пойдем, – ответила Блестка печально.
Обвела отчаянным взглядом комнату, что стала свидетельницей
ее скорби, ее радости, ее неслыханного счастья и вот снова рвущей сердце
скорби. Пребрана смотрела неотрывно, она зарыдала громче.
Собирались броситься друг другу в объятия и выплакаться, но
горец грубо схватил Блестку за локоть.
– Надо спешить!
– Погоди! – крикнула Пребрана. – Ты видишь,
что они с нею сделали, мерзавцы… Я сейчас.
Она выскочила, вернулась буквально через минуту с ворохом
одежды. Горец отвернулся, Блестка торопливо напялила старую рубашку, слишком
огромную, мужскую, почти до колен, слишком просторные кожаные штаны, подобрала
с пола подаренный Ратшей плащ и накинула на плечи.
– Готова.
Горец мрачно смотрел, как она подвязалась поясом, что дал
Ратша, чтобы не расходились полы плаща, а кинжал умело повесила справа на
бедре. Кивнул, его пальцы снова сомкнулись на ее руке, как охотничий капкан.
Она дала себя увлечь к выходу, в коридоре горец часто останавливался,
прикладывал палец к губам. Дом засыпал и все не мог заснуть, то в одном, то в
другом месте хлопала дверь, в окнах то вспыхивали светильники, то их гасили,
прошел Завид, он с утра разжигает очаги, сейчас проверяет, заготовлены ли сухие
дрова… Блестка затаивалась, как мышь, горец вообще как будто растворялся в
каменных стенах. Выбрались на задний двор, а потом пошли в противоположную от
ворот сторону.
Дома в лунном свете казались шляпками огромных грибов. Из
кузницы все еще доносились звонкие удара железа по железу, сквозь щели виднелся
огонь, а из дыр в крыше поднимались дымки. Продвигались быстро, но перебежками
от тени к тени, затаиваясь ненадолго, так вышли за пределы домиков, горец начал
ежиться, сказал шепотом:
