Ральсвик сказал зло, глаза предостерегающе сузились:
– Ты еще скажи, что нам придется отступить с разбитым
рылом!
Вяз посмотрел на сжатые кулаки Ральсвика, сказал поспешно:
– Отступить не отступим, но когда ворвемся, рыло у нас
в крови будет точно. А ворвемся не раньше, чем по нашей просьбе взбешенный
Придон пришлет катапульты… но как их протащить по таким тропам?.. крытые
тараны… И простоим здесь долго, Ральсвик! По утрам здесь настоящая зима, а мы
почти не захватили с собой теплой одежды. Сам видишь, что долго, потому и
орешь. А если понадобится куда-то с войсками, тогда что?.. Эти на своих
драконах тут же разнесут слух, что заставили нас бежать, роняя штаны. А певцы и
барды насочиняют, как неслись якобы отважные артане в страхе и отчаянии перед
силой куявского оружия!
Ральсвик потемнел, кулаки сжались, в груди зародилось злое
рычание.
* * *
Иггельд подошел к пещерам, из темных входов навстречу
выбегали огромные, средние и совсем крохотные драконы, бросались к нему,
толкались, пихались, он поспешно прижался к стене и молча терпел восторженное
облизывание, сопение, хрюканье. Здесь почти все – дети Черныша, только
самые старшие из числа дракончиков, принесенных из Города Драконов, все его
хорошо знали, сидели у него на коленях, ползали по нему, как по большому
дереву, помнят его руки и ласковые пальцы, что умеют чесать и гладить.
– Родные мои, – сказал он, голос дрогнул, в глазах
защипало. – До чего же вы похожи… Чешуйка, иди сюда. Да отпихни братиков,
что ты стесняешься…
Чешуйка, самый крупный из этих драконов, в самом деле не
решался воспользоваться силой и весом, застенчиво и влюбленно смотрел на
папочку. Он тоже считал его папочкой, ибо месяц назад Иггельд сам помог ему
разломать прочную скорлупу и выбраться из холодного и неуютного яйца.
– Люблю я вас, – сказал Иггельд дрожащим голосом.
Он хватал их на руки, целовал, а те, что покрупнее, ревниво отпихивали мелких и
вытягивали шеи, чтобы погладил, почесал, коснулся пальцами. – Всех люблю…
Очень люблю!.. Чешуйка, ты так похож, ты так похож…
Чешуйка будто все понял, с готовностью плюхнулся на землю,
как учили, как учил сам папочка, как показывали другие боги, влюбленными
глазами смотрел на Иггельда. Тот вздохнул, сердце сжала тяжелая рука печали. Ни
один дракон не вытеснит из его груди бедного крохотного дракончика, с которым
бежал через холодную ночь из уютного города в смертельно опасную долину…
Он поцеловал дракончика, тот просился на ручки, но Иггельд
покачал головой и прошел в глубь пещеры, а потом еще и еще, пока не вышел в
просторный зал со свисающими со свода длинными и острыми сосульками из камня. Под
дальней стеной лежал массивный дракон. Черный, в толстой броне шипов, с острым
гребнем, страшный боевой зверь, веки опущены, не пошевелился, когда Иггельд
постучал сапогом по морде.
– Хватит, – сказал Иггельд, голос дрогнул, а в
теле появилась предательская слабость. Он сел рядом, закинул руку на морду
дракона. – Ты потерял Худыша, я потерял Блестку и Черныша… кому тяжелее?
То-то. Но я живу, хоть свет не мил. Надо жить, Малыш, надо жить. Кому польза,
что ты себя уморишь голодом?.. Еще и о тебе буду… грустить. Ты нехорошо
поступаешь…
Он чесал его, гладил, наконец одно веко приподнялось, глаз
посмотрел с немым укором. Иггельд сказал настойчивее:
– Тебя любят, Малыш. Я тебя очень люблю, ты ведь
старший сын Черныша!.. Мне еще говорили, что рано Чернышу становиться отцом,
но, как видишь, я не зря дал себя уговорить Апонице… Ты – замечательный,
умный, вылитый отец…
Дракон поднял и другое веко. В запавших глазах глубокая
безнадежная тоска. Его хозяин, Худыш, одним из первых дракозников пришел в
Долину. Первого драконника, как и все, принес из Города Драконов, вырастил,
воспитал, летал на нем почти десять лет, а потом как-то попали в снежную бурю
неслыханной силы. Дракон изнемог, пытаясь выбраться из самого дикого смерча,
что кружил его и ломал крылья, но на лету ударился о невидимый в метели горный
пик, ему изломало все кости, он умер в тот же день. Худыш был в таком отчаянии,
что сам не хотел ни есть, ни пить, его с большим трудом оторвали от уже
окоченевшего трупа, силой привезли в Долину, там две недели лечили, поили,
приводили к нему баб, приносили драконников, он смотрел на все тупо,
отказывался даже разговаривать.
Лишь на второй год начал оживать, а когда у единственной в
Долине драконихи появилось первое потомство, понятно, что от великолепного
Черныша, он все же выбрал себе самого жалобного и слабенького дракончика и унес
домой. Сколько его ни уговаривали, чтобы взял крепенького, здоровенького, даже
не спорил, только смотрел исподлобья.
Яська единственная поняла, сказала всем, чтобы не
приставали, у Худыша чувство вины, он хочет как бы искупить ее, вырастив
дракончика, обреченного на смерть. Он и выращивал, нянчился, держал его с собой
на одном ложе, укрывал своим одеялом, а с выбором имени настолько затянул, что
дракончик так и остался Малышом, как его Худыш называл с первого же дня.
Сейчас этот Малыш едва ли не крупнее всех драконов, очень
сильный, резвый, уступал только Чернышу, да и то, возможно, только из почтения
к родителю, но исхудал, тоскует, и что его может заставить жить?
* * *
Яська ахнула, когда из пещеры вслед за Иггельдом показалась
огромная драконья морда. Малыш щурился от яркого света, громко чихнул, Яська,
Чудин и Шварн хором пожелали здоровья.
– Ты просто чудо! – воскликнула Яська. – Мы
даже не думали, что у тебя что-то получится…
– Я думал, – сказал Шварн серьезно. – У
Иггельда получается все.
– Подхалим, – обвинила Яська.
– Но правда же, – настойчиво сказал Шварн. –
Разве было такое, что у него не получилось?
Иггельд тоскливо улыбнулся, в глазах боль, но для
дракозников есть только одно истолкование: тоскует по Чернышу, оглядел груды
камней. Народ все еще таскал тяжелые глыбы камня, подвозили на подводах, коней
приходилось останавливать за пару сотен шагов, иначе, испуганные одним видом
драконов, и оглобли поломают, дальше уже безбоязненно поднимали камни и
закрепляли в корзинах на драконьих боках и спинах.
Чудин на своем Ушане, Шварн на Храпуне, Яська на Скулане,
еще пятеро молодых смотрителей драконов, для которых Иггельд уже живой бог,
удерживали драконов, которым бы то почесаться, то пуститься наперегонки друг с
другом.
– Быстренько загрузите моего! – распорядился
Иггельд. – Малыш, сиди здесь. Нет, ляг, пожалуйста…
Малыш послушался, медленный, печальный. Ему загрузили едва
ли треть того, что на каждом из драконов, взлетит ли еще с этим грузом, Иггельд
поглядывал на небо, солнце перешло на западную половину, и хотя лететь до поля
боя недалеко, но готовиться в первый вылет приходится чересчур долго
– Закончили? Чудин, у тебя веревки могут ослабнуть
раньше, чем вылетим за пределы Долины. Хорошо, если камень упадет на мой дом, а
если на твой?.. Шварн, ты уверен, что твоя худая ящерица поднимет все, что ты
навалил? Не жалеешь зверя!
