Уже со второго дня Иггельд научился различать детенышей, а
их двенадцать, заранее мог сказать, какие выживут, а какие умрут от голода,
сердце сжималось от жалости. Особенно несчастным выглядел крохотный дракончик,
весь черный, в то время как остальные либо благополучно серые, либо серые с
зеленым, а этот совсем черный, вечно опаздывал, его всегда отталкивали, а к
соскам попадал, когда оттуда уже вытягивали молоко до последней капли.
Он слабел день ото дня, на пятый Иггельд чуть не со слезами
на глазах смотрел, как крохотный дракончик, жалобно попискивая, пытается ползти
к матери. Задние ноги волочатся, как перебитые, с трудом подтягивался на
передних лапках, ему холодно и страшно. Мать в это время вылизывала другого,
Иггельд метнулся к корзине, вскочил, быстро-быстро закрутил колесо, опускаясь
вниз.
Дракониха головы не подняла, смотрела пристально громадными
злыми глазами. Иггельд подхватил черненького жалобного дракончика, сделал три
быстрых шага и приложил к сосцам матери.
Высоко вверху кто-то сдавленно ахнул. Иггельд держал
черненького, приговаривал умоляюще:
– Ешь!.. Ну ешь же!.. Не умирай, ешь!..
Совсем ослабевший дракончик наконец захватил уже белыми
бескровными губами сосок. Иггельд освободил одну руку, слегка прижал теплое
вымя. Густое молоко пошло дракончику в рот, фыркнул, закашлялся, вяло мотнул
головой. Глаза вытаращились, слабо махал передними лапками, стараясь высвободиться.
– Ешь, – говорил Иггельд, едва не плача. –
Ешь, вот молоко.., Ешь!.. Ешь, мой чернышик, чернушик, чернышонок… Я не хочу,
чтобы ты умирал!
Дракониха повернула голову, глаза грозно сверкнули. Дыхание
стало громче, почти сделала попытку приподняться и достать дерзкого зубами, но
вздохнула и опустила голову на камни. Плотные веки опустились, глаза погасли.
Наверху голоса стали громче, но Иггельд не поднимал головы,
черненький дракончик начал хоть и слабо, но чмокать сам. Остальных Иггельд
отпихивал растопыренными пальцами, больно бойкие, перебьетесь, и так уже как
быки, топчете моего чернышика, моего чернулика, самого жалобного дракончика на
свете…
Черныш налопался так, что заснул, не выпуская соска из
порозовевшей пасти. Лапки дергались, словно полз к теплому боку.
Иггельд потихоньку оставил его там, попятился, только возле
корзины повернулся, переступил через борт, но прикоснуться к колесу не успел,
корзина сама пошла вверх с большой скоростью. Когда поравнялась с краем,
увидел, что за ручку бешено крутит Ратша, а у борта застыли: Апоница,
престарелый Якун и молодой энергичный наездник Шварн. Смотрят выпученными
глазами.
Апоница покачал головой, из узкой груди вырвался тяжелый
вздох.
– Фу-у… ты рехнулся, малыш!.. Это же зверь, а в такой
период на всех бросается!.. Вон Якун по ней как угодно топчется, метлой уши
чистит, и то сейчас близко не подходит!.. А ты?
Ратша закрепил ручку, глаза сердито поблескивали, но на
Иггельда посматривал с некоторым уважением.
– Как он, а? – сказал почти весело. –
Подбежал так это по-хозяйски! Мол, отодвинься, дура.
Апоница сказал строго:
– Еще раз сотворишь подобное – больше с драконами
не общаться!
Иггельд взмолился:
– Но я же знал, что не тронет!
– Откуда знал?
Иггельд растерянно переступил с ноги на ногу, развел руками.
Неожиданно старый и рассудительный Якун сказал неторопливо:
– Апоня, остынь… Он, конечно, рисковал, не спорю. Ты,
Иггельд, больше так не делай, понял?.. А не тронула потому, что сам еще… щенок.
Любого из нас сразу бы в клочья. И сожрала бы, как… как мясо. А он… гм… от него
самого еще материнском молоком пахнет. Не сочла, что вот такое мелкое –
угроза. Наверное, и его бы накормила!
Он захохотал, довольный шуткой, Иггельд побагровел от обиды,
Апоница покачал головой.
– А что, все может быть. До сего дня за драконами
ухаживали только взрослые.
Якун перестал хохотать, сказал серьезно:
– Это значит, что с помощью мальца можно начинать
заниматься молодым выводком намного раньше.
– Тогда уже с помощью мальцов, – буркнул
Апоница. – Но где их взять столько? Это только Иггельд сумасшедший.
Остальные грезят о мечах и кровавых схватках врукопашную. Впрочем, ты прав,
этого мальца я использую теперь на всю длину веревки.
* * *
С того дня Иггельд получил под личную опеку детенышей, но
все равно для себя выделял этого самого жалобного дракончика, которого назвал
Чернышом. Но главное, должен теперь спускаться в котлован и помогать драконихе
с ее приплодом. Она вскоре привыкла и уже с третьего дня перестала грозно
взревывать, когда массировал животики щенкам, чтобы опорожнили кишечник, а они
на это жалобно пищали. Правда, после этого обязательно облизывала их сама,
проверяла его работу.
Вообще-то с детства обожал драконов, грезил ими, лепил из
глины их фигурки, говорил только о них и знал про драконов больше, чем иной из
тех, кто их выращивал. Это и оказалось решающим, что Апоница, главный
смотритель питомника, видя, как управился в тот раз, решил допустить к
новорожденным, хотя мальчишка из чужаков, переселившихся в их город недавно, не
имеет чести принадлежать к привилегированной касте повелителей драконов.
Иггельд с восторгом принял все, что касалось дракончиков:
чистку, кормление, уборку нечистот, трехразовое приготовление пищи. Их
приходилось постоянно щупать, массировать толстые животики, но делал все с
удовольствием, счастливо, и Апоница, наблюдая за ним, уверился, что мальчишка
на своем месте. Да и характер ровный, сильный, спокойный, твердый и терпеливый.
Как раз то, что нужно, чтобы день за днем поворачивать
воспитание дракона в нужном человеку направлении и так же терпеливо изживать
то, что повредит потом.
Иггельд с жалостью видел, что эти детеныши грозного
дракона – всего лишь ящерицы, у них нет своего тепла, греются только под
горячим материнским боком да еще у него за пазухой. Только к концу недели у них
появилось собственное тепло, хоть и очень слабенькое, начали открываться глаза
и уши, но по-прежнему ничего не различают, судорожно тыкаются мордочками во все
стороны, стараясь понять, что же за пятна появились в их уже привычном темном
мире.
Ползали только на передних лапках почти месяц, и все это
время упорно следил, чтобы более сильные не оттесняли Черныша от задних сосков,
где молока больше всего. Уставал дико, до изнеможения. Однажды Апоница, не
обнаружив его вместе с остальными работниками, подошел к котловану и увидел,
что мальчишка скрючился под боком у драконихи. Апоница пару раз окликнул, но
измученный малец спал мертвецки, а дракониха подняла голову и посмотрела с
явным раздражением.
– Все-все, – сказал Апоница торопливо. – Ты
права. Во всем права, не сердись… Я ухожу.
