– Ты дома, – сказал он Блестке. – Я знаю, ты
никогда меня не простишь… потому даже не прошу прощения. Она внимательно
посмотрела ему в лицо.
– У тебя шрам на щеке. И еще на виске. И на подбородке…
– Да, – ответил он коротко. – Уже не болят.
Болит другая рана.
Лицо потемнело, из груди вырвался короткий вздох. Глаза
Блестки погасли, догадалась, когда получил эти шрамы.
Ворота распахнулись, во двор ворвались на полном скаку
всадники. Блестка поспешно встала, замахала руками:
– Это я, я!.. Я вернулась!
Могли полететь десятки стрел, Блестка с замиранием сердца
заметила Гордислава, чьи стрелы пробивают любые доспехи, и героя Верена,
который одной стрелой способен пробить ствол столетнего дуба насквозь, оба уже
натянули страшные луки. Иггельд встал, глупо и бесстрашно, словно и не куяв,
руки в стороны, оружия нет, выстрелить сейчас легко, никакая кольчуга не
выдержит стрелу из лука Верена, но все же позорно стрелять вот так даже в
самого лютого врага…
Рокош сделал шаг вперед, но с крыльца не сошел. Он сам
подобен грозовой туче, глаза сверкают, а пальцы на рукояти топора сжались до
скрипа.
– Что произошло?.. Сперва Рослинник, теперь…
Блестка ухватилась за руку Иггельда, соскользнула по
жесткому панцирю, Иггельд отпустил ее пальцы, когда уже почти коснулась земли.
– Я отвечу, – сказала она звонким голосом. –
Рослинник ворвался со своим отрядом и похитил меня, когда мужчины уехали на
большую охоту. Кто-то сумел услать даже охрану, даже Ровена и Черпеца, которые
всегда находились при мне!.. И еще этот кто-то открыл запертые ворота… Надеюсь,
наши старейшины отыщут этого человека. Рокош перебил торопливо:
– Но что… Рослинник? Что он сказал?.. Как отпустил?
– Рослинник убит, – ответила она холодно. –
Вот он убил… Иггельд!
Иггельд даже без оружия выглядел огромным, грозным и
пугающим в своей мощи. Иссеченные и побитые в страшной сече доспехи на нем
сидели, как собственная кожа, всяк чувствовал, что не затрудняют движений, а
драться умеет, все уже знали, умело и беспощадно.
Он не сказал ни слова, не сводил глаз с Блестки.
Блестка заговорила снова, голос полон горечи:
– Мы дожили до того, что Рослинник, что не показывался
из своей норы, явился и похитил меня прямо из Арсы!.. Мы дожили до того, что
один меня хватает в моем же доме, а другой… другой перехватывает по дороге!
Иггельд сглотнул ком в горле. Ратша смотрел сверху с
глубоким сочувствием. Дракон лежал тихо, даже не шевелил хвостом, чтобы снова
не пришлось драться, когда красный призрачный зверь так больно обжигает морду и
лапы.
– Малыш, – сказал Иггельд вполголоса, –
улетаем. Назад, домой.
Блестка оглянулась, брови взлетели, как подброшенные порывом
ветра.
– Сейчас? Вот так… после всего?
Иггельд огрызнулся:
– Блестка, я спасал тебя не для себя.
Она посмотрела с недоверием.
– Я понял, что ты в руках насильника, – ответил он
неуклюже. – И я… освободил тебя. Не спас, освободил. Прощай! Ты ничего мне
не должна.
– Но…
– Ничего, – ответил он, и затаенная ярость
прорвалась в голосе. – Ты что же хочешь, расплатиться?
Дракон с готовностью поднялся, Блестка отступила на пару
шагов от ожившей громады. Дракон подобрал лапы под брюхо, с силой оттолкнулся,
в воздухе ударил крыльями, кончиками достав до земли. Взметнулся сор, люди
попятились, кто-то упал, сбитый с ног сильнейшим порывом ветра. Блестку
толкнуло в спину, Рокош растопырил руки, но она с разбегу пробежала мимо.
Когда ветер утих, дракон уже был не крупнее коршуна в небе,
и все время уменьшался, поднимаясь выше и выше. Рокош спросил с недоверием:
– Рослинник… в самом деле?
– Да, – ответила она потерянным голосом. –
Да, он уже больше нас не потревожит.
Рокош спустился с крыльца, глаза быстро бегали по сторонам,
словно пересчитывал уцелевших. Обернулся, спросил с надеждой:
– Так что же, может быть, собрать войско?
– Зачем? – спросила она безжизненно. Глаза
продолжали смотреть в синее небо. – Зачем?
– Самое время попробовать убедить их примкнуть к
Артании… На известных условиях.
Она покачала головой.
– Разговаривать не с кем. Нет Рослинника, нет его
лучшей тысячи. Нет самого города Тырнова.
Слышно было, как одновременно с Рокошем ахнули еще несколько
человек.
– Даже города?
– Эти двое на драконе, – произнесла Блестка
устало, – да и сам дракон… просто истребили город. И всех в городе. Так
что туда можно послать хоть десять человек. Ну, сотню… А те земли отныне наши.
Она пошла в дом, непривычно сутулясь, чего никогда раньше не
делала. Видимо, очень измучилась, когда ее везли, как добычу, поперек седла, а потом
на этом ужасном звере…
Глава 12
Малыш летел медленно, редко взмахивая крыльями. Ратша
ощупывал колено, начинает деревенеть, бурчал, бормотал, наконец сказал с
откровенной злостью:
– Не понимаю. Просто не понимаю!
Иггельд спросил с тоской, не поворачивая головы:
– Чего?
– Иногда ты мудр, как… как бобер какой-нибудь, а иногда
совсем лось из дальнего леса. Почему, ну почему не повез ее прямо домой? Почему
повернул свою жабу с крыльями? Ты не понял, что Блестка была в твоих руках?
– Не знаю, – ответил Иггельд убито. – Не
знаю, почему повернул. Показалось, что так надо. Да, я свалял дурака. Да, была
в моих руках.
– Дурак, – сказал Ратша с сердцем.
– Дурак, – согласился Иггельд. Он горбился больше,
чем приходилось из-за ветра, голос звучал так, словно выползал из-под упавшей
скалы. – Но я… не смог иначе.
– Эх, – сказал Ратша с досадой, – не понимаю
я… Нет в тебе жизни, нет священной ярости! Тебя же куры лапами загребут!.. И
как только народ за тобой идет? Почему? Ты ж свое отдаешь, с себя последнюю
рубаху снимаешь и отдаешь!.. И от других требуешь…
Иггельд испугался, сказал торопливо:
– Что ты, что ты! Когда я требовал? Никогда. Нет, это
ты брось, не говори на меня такое.
– Не требовал? – уличил Ратша. – Ты криком
кричал!.. Только молча, правда. Но все равно все слышали!
Воздух стал холодный, дракон поднялся повыше, так почему-то
лететь легче, холод замораживал дыхание, леденил ноздри. Ратша закашлялся,
глотнув слишком много морозного воздуха, выругался, попытался сплюнуть, но
комок не то примерз, не то вылетел льдинкой. Иггельд слышал за спиной
раздраженную ругань, горбился, сжимался в ком, а в сердце стучало невеселое:
да, потерял… Но все-таки сделал для нее хоть что-то доброе. Вот так бы всю
жизнь летать вокруг нее, лучше – незримым, оберегать от всего и всех,
заботиться, беречь… После всего злого, что он наделал, теперь всю жизнь
искупать вину, беречь и защищать…
