Иггельд спросил с неловкостью:
– Нравится?
– Еще бы. Страшная красота. Подумать только, чего
человек лишен… а какие-то вороны…
– Вороны сюда не залетают, – ответил Иггельд с
обидой. – Сюда не всякий орел…
– А что орел? Люди, да – орлы! Эх, Иггельд, никто
не ждал от тебя такого.
Черныш медленно поворачивался, раскинув крылья. Солнце уже
опускалось за край, они видели, как внизу сперва от высоких гор пролегли
длинные черные тени, расчерчивая залитый ярким светом мир, потом тени
удлинились, разрослись и затопили весь мир тьмой. Там, на земле, уже ночь, а
здесь еще сверкающий день, солнце светит ярко, и еще непривычно то, что солнце
бьет лучами почти снизу, золотит брюхо дракона, просвечивает пурпуром крылья,
зажигает рубиновым огнем глаза.
Ратша за спиной судорожно вздохнул.
– Какая жуткая, нечеловеческая красота… А вы,
наездники, такое видите всякий раз!
Иггельд сказал с неловкостью:
– Ну, не всякий… Если только вечером вот так. Да и не
всегда небо ясное. Вчера так вообще были тучи.
Он постучал по боку Черныша, тот сделал вид, что не услышал,
Иггельд постучал сильнее, требовательнее, послышался вздох, словно Черныш тоже
любовался прекрасным зрелищем заката, тела внезапно стали легче. Ратша ахнул и
крепче вцепился в пояс Иггельда.
– Это он слишком круто снижается, – торопливо
объяснил Иггельд. – Можно бы и по длинной дуге… если бы перевозили
беременную тцарицу…
Ратша выдавил ему в затылок:
– Я пока не беременный. И вроде еще не тцарица.
– Тогда терпи, – ответил Иггельд и сам удивился,
что так уверенно разговаривает с могучим Ратшей, самым сильным воином их края,
идолом мальчишек. – Быстрее будем на месте.
– На каком?
– Откуда прилетели, – ответил Иггельд.
– А-а-а, – протянул Ратша. – А я думал, он
несет нас в драконье гнездо. Как добычу.
Иггельд раскрыл рот, чтобы объяснять, спорить, доказывать,
бороться с невежеством, захлопнул, догадавшись, хоть и не сразу, что воин так
шутит, а у него, у Иггельда, с пониманием шуток всегда происходит что-то не
так. Не так понимает или не понимает вовсе.
Горы разрастались, раздвигались, уже не видно далекой
зелени, горы от края мира и до края, вон наконец знакомый хребет, вершины
поднимаются навстречу падающему дракону… ну не падающему, но крылья подобрал
почти наполовину, проваливается сквозь бьющий снизу ветер, так тонет большой
плоский камень: не мчится вниз, а идет медленно, плавно, покачиваясь из стороны
в сторону.
Иггельд предостерегающе постучал по спине – не
увлекайся, чувствовал за спиной сдавленное дыхание Ратши, да и у самого сердце
почти остановилось. Черныш наконец начал выдвигать крылья шире, еще шире, ветер
снизу становился все тише, наконец Черныш поплыл на растопыренных парусах,
ветра уже нет, желудки опустились на место.
И все равно зеленая долина выглядела маленькой и жалкой в
сравнении с грозным величием холодных гор. Домики совсем крохотные, ямки
котлованов едва заметные в полутьме, а освещенные дома выглядят отсюда как
слабые светлячки.
Черныш сделал полный круг, выбирая место для посадки. На
площади находился только один человек, он сидел на пустой опрокинутой бочке, а
когда Черныш снизился, из-за домов вышли еще люди, их лиц Иггельд в полутьме не
рассмотрел: Черныш закрыл крыльями. Ветер теперь в лицо, затем спина
вздыбилась, Ратша охнул и крепче ухватился за Иггельда, это Черныш опустился на
зад, но не проехался, обдирая еще мягкую плоть, а как прилип, крылья с сухим
треском потянулись на спину.
Ратша шумно выдохнул, Иггельд расстегивал ремни, руки
почему-то дрожали. Ратша исчез, а когда Иггельд соскользнул по гладкому боку на
землю, Ратша уже без всякой боязни стоял почти у самой морды Черныша. Подошел
Апоница, хлопнул Ратшу по плечу.
– С посвящением!.. Раньше не летал?
– Только с ложа на пол, – признался Ратша.
– Ну и как, понравилось?
– С ложа на пол?
Оба рассмеялись, подошли Шварн и Чудин. Поздравили Ратшу,
тот поворачивался гордый, указал на подошедшего Иггельда:
– Вы хоть узнаете в нем того заморыша, что унес за
пазухой другого заморыша?.. Признаете дохликов, что ушли умирать в горы?
Апоница внимательно всматривался в Иггельда, сказал
торопливо:
– Пойдемте ко мне в дом. Как я понимаю, ты готов отдать
его в котлован…
Иггельд ахнул, что его так поняли, отшатнулся, прокричал:
– Да как же… да ни за что! Апоница, как ты мог… Как мог
на меня такое?.. Да чтоб я друга в темницу?
Он задохнулся от возмущения, грудь ходила ходуном, разводил
руками, не мог отыскать слов, только побагровел, кончики ушей вспыхнули.
Апоница смотрел пристально, наконец тяжело вздохнул, уронил взгляд.
– Ладно, прости… Истолковал так, как будто ты… уже не
совсем сумасшедший. Ладно, что будет, то будет. А чего не будет, того и не
будет. Пусть этот летающий… заночует в моем дворе. Ничего не разрушит?.. Ладно,
даже если и разрушит. Пойдем, здесь все-таки городская площадь. И хотя город
существует благодаря драконам, но все же… порядки все ужесточаются.
– Черныш, – сказал Иггельд. – За мной!
Он видел, как все четверо напрягаются, как деревенеют лица,
а улыбки застывают, когда горячее дыхание из нависающей над ними пасти дракона
развевает волосы. Черныш добросовестно шел следом, очень близко шел, желая быть
в стае всемогущих людей, гордый тем, что приняли, что тоже с ними, и только
жаль, что другие драконы не видят, что он идет, тоже человек, вместе со всеми.
Во дворе Апоницы сперва пришлось загнать в сараи трех
свиней, увести коня и шугнуть кур. Черныш лег возле колодца, голова с
вытаращенными глазами оказалась возле ведра. Апоница вздохнул, но ничего не
сказал, широким жестом пригласил всех в дом.
Уже на крыльце оглянулся, спросил с глубоко упрятанным беспокойством:
– А его не надо привязывать… хотя бы к коновязи?
– К коновязи?
– Да, это глупо, он и всю конюшню на себе утащит, но
хотя бы… чтобы он видел?
Иггельд сказал с упреком, хотя раздувался от гордости:
– Посмотрите на него! Разве похоже, что он собирается
убежать?
Черныш приподнял голову, видя, как все четверо рассматривают
его с крыльца. Хвост заскреб по земле, а голова приподнялась. Иггельд увидел,
что дракон готов сорваться с места, уверенный, что с ним хотят играть, крикнул
поспешно:
– Лежать!.. Сторожи!
Черныш замер, на морде готовность не пропустить никого во
двор, бдить и не пущать.
