Иггельд соскочил, жестом велел Чернышу прилечь – вдруг
да у Апоницы гости, – пошел к крыльцу, закричал весело:
– Ура!.. Я пришел!.. С хорошими новостями!
Никто не ответил, он поставил ногу на первую ступеньку,
крикнул в сторону открытого окна:
– Апоница!.. Я сам напрашиваюсь на похвалу, оцени!
Дверь отворилась, в проеме возникла сухощавая фигура очень
немолодой женщины. Иггельд узнал сестру Апоницы. Она хмуро смерила Иггельда с
головы до ног недружелюбным взглядом, поморщилась при виде смирного, как
кролик, Черныша.
– Что кричишь?
– Мне, – жалко сказал Иггельд, – Апоницу… Он
не дома?
– Конечно, – ответила она зло, – не дома.
– А где?
– А где все помешанные днюют и ночуют?
Иггельд отступил, развел руками.
– Простите, я не хотел… Извините, я пойду поищу его
там.
Она бросила вслед:
– И эту толстую жабу с крыльями убери с моего двора!
– Да-да, конечно, – сказал он торопливо. –
Уберу.
Черныш с удовольствием вскочил, едва папочка занял свое
место на его загривке. Хвост с силой заскреб по каменным плитам двора.
– Тут близко, – предупредил Иггельд, – но
тебе нельзя тут оставаться.
Черныш повернул голову и посмотрел ему в лицо большими
непонимающими глазами. Иггельду стало неловко от простодушного взгляда, пожал
плечами и одновременно развел руками.
– Не все любят нас, – пояснил он. – нас, людей-драконов
и драконов-людей.
Солнце ярко и резко освещало эту скалистую часть долины.
Сами котлованы постоянно в тени, солнечные лучи туда достигают только в
полдень. Черныша он оставил в самом дальнем углу, велел не сходить с места,
здесь совсем другие порядки, а то еще подумают, что он буйный, вырвался из
котлована…
Дракозники разбежались и попрятались в строения, хотя все
уже слышали о нем и его драконе, многие не раз видели во дворе Апоницы. Когда
Черныш лег, начали выходить, один крикнул:
– Что случилось?.. Лучше убери дракона, а то наши
разъярятся!
– Я на минутку, – прокричал Иггельд. – Он не
сдвинется с места, его из котлованов никто не увидит. Где Апоница?
Дракозник, что раскрыл рот, похоже, для ругани, махнул
рукой, другую запустил в редкие взмокшие волосы, почесал, а когда ответил,
голос прозвучал совсем по-другому:
– Вон в том котловане…
– С ним что-то случилось? – спросил Иггельд,
насторожившись.
– С ним? – повторил дракозник. – С ним –
нет.
Из дальнего котлована поднимался душный тревожный запах,
сердце тревожно стукнуло, заныло. Захотелось вернуться, но вот уже навстречу
выплыла, покачиваясь, башенка с корзиной, а рядом и вовсе лестница, что значит,
дракон там смирный, не ломает, не грызет.
Ступеньки подрагивали под его весом, Иггельд сбежал по
ступенькам быстро, чувствуя свое сильное ловкое тело, цепкие пальцы, упругие
мышцы ног. Дракон распластался под стеной, а рядом сгорбился на его лапе
Апоница. Старый, понурый, печальный.
Иггельд открыл рот для приветствия, поспешно задавил в себе
веселый вопль. Апоница наверняка услышал шаги за спиной, но не обернулся. И
дракон не повел на Иггельда глазом, дышит редко, тяжело, распластался, как
медуза на берегу, бока раздувает так, будто бежит, но явно не может оторвать от
земли даже голову.
Он зашел сбоку, потоптался, не зная, что сказать.
Покрасневшие глаза старого учителя все так же обращены на дракона. Дыхание того
становилось то чаще, прерывистее, то замедлялось, но ясно доносились хрипы,
словно ветром раскачивало сухое дерево. Коричневая пленка на глазах стала
совсем серой.
Апоница прерывисто вздохнул, Иггельду почудился сдавленный
всхлип, он хотел сказать что-нибудь утешающее, но слов не находил, а те, что
выплывают сами, выглядят неуместными и неуклюжими. Драконы живут долго, но и
они смертны. К счастью, даже в старости остаются подвижными, летают так же
высоко, умеют охотиться, только сильно худеют, из-за чего переохлаждаются, чаще
болеют. Этот дракон, сколько Иггельд помнил, всегда был старым, худым, с
торчащими ребрами. Суставы на лапах всегда безобразно раздуты, деформированы,
на спине горб, он уже тогда был стар, очень стар, когда он пришел с дядей в эту
горную долину.
Драконы, как помнил Иггельд с детства, умирают легко и тихо.
За благородство дракона и за его открытую чистую и лишенную коварства душу боги
даровали ему возможность умирать легкой смертью, словно засыпая. Но, хоть и
очень редко, случается и так, что у дракона перед смертью отказывают лапы и
крылья. И вот сейчас Апоница сидит рядом с таким стариком, который, похоже, все
понимает, глаза грустные, он чувствует скорое расставание с любимым хозяином,
потому старческие глаза заволакивает слеза…
Апоница всхлипнул, Иггельд видел, как старый учитель
торопливо вытер глаза, пока никто не видит его слабости. Иггельд тихохонько
попятился. Если дракона нельзя вылечить, а от старости лекарства нет, то надо
переступить через свое малодушие и помочь другу уйти из жизни. Все это знают,
каждый это говорит другому, но сами малодушно прячутся друг за друга,
отступают, когда нужно сделать решительный шаг…
Он представил себе, что если бы когда-то в далеком будущем
понадобилось умертвить Черныша, ведь и он смертен, то никогда-никогда не сумеет
заставить себя поднять на него руку. Проще убить человека. Хотя и
человека – нехорошо, но человека хотя бы есть за что, но – дракона?
Черныш завизжал и затопал передними лапами, едва его голова
показалась над краем котлована. Все это время он не сводил ревнивого взгляда с
торчащих кончиков лестницы, сойти с места нельзя, он же хороший и послушный, но
все-таки оттуда пахнет чужими драконами…
– Да люблю я тебя, люблю, – сказал Иггельд.
Черныш ликующе завизжал и ринулся навстречу, Иггельд втянул
голову в плечи, локти к бокам, ладонями закрыл лицо. Горячий и влажный язык
хлестал по голове, отпихивал руки, Черныш все же умудрился раздвинуть ладони и
вылизал лицо начисто. И хотя язык дракона просто шелковый, как у собаки,
Иггельд чувствовал себя так, будто его вылизала гигантская кошка с ее шершавым,
как терка, языком. Лицо горело, он даже пощупал брови: не содрал ли обрадованный
зверь, сказал сердито:
– Ты уже взрослый кабан!.. Что ты прыгаешь, ты же
дракон, а не…
Черныш подпрыгнул на всех четырех лапах, хвост с грохотом
заходил из стороны в сторону. Треснуло и разлетелось в щепы бревно, а из
облицовки стены полетели искры, запахло паленым.
– Ты что делаешь? – заорал Иггельд.
Черныш распахнул пасть, глаза с обожанием смотрели на самого
лучшего на свете человека, по горлу прошло утолщение.
– Гру… гру, – громыхнуло, будто треснула каменная
стена.
