Сейчас со всех сторон дымки, в пещерах добывают руду,
плавят, за железными слитками снизу цепочкой тянутся обозы. Вообще-то железо
здесь ненамного лучше, чем внизу, но Апоница пустил слух, что в железо
добавляют кровь молодых драконов, потому оно, дескать, обладает магическими
свойствами, так что спрос на это железо велик, хорошая статья дохода для
Долины, что вынуждена закупать зерно, ткани и вообще все-все, кроме камня. Правда,
один из новых жителей, Метелик, нашел небольшую, но богатую самородками жилу
золота, разрабатывал ее втайне, никому не говорил, а все золото приносил к
Иггельду и складывал в укромное место.
– На черный день, – объяснил он сумрачно. –
Почем я знаю, каким будет? И откуда?.. Я уже старый, битый, просто знаю, что
будет обязательно. Это ты а-ла-ла и вперед, не оглядываясь, а мы, старшие,
живем с оглядкой. Потому, правда, вы нас и обгоняете… Но зато половина из вас,
даже больше, гибнет, а мы выживаем… Никому не говори про это золото.
Используешь, когда нужно.
– Это твое золото, – сказал Иггельд.
– Я копал его на твоей земле, – ответил Метелик.
– Да какая она моя! – вскричал Иггельд. –
Общая Долина, общая!..
Метелик сумрачно усмехнулся.
– Вот видишь… Любой на твоем месте важно бы надулся и
кивнул. Да, дескать, моя. Но и тебе от щедрот, так и быть, дам… золотую
монетку. А ты вот сразу от всего отказываешься. Потому, Иггельд, к тебе идут,
что тебя обобрать можно, а ты… гм… сам дашь себя обобрать, да еще и собственную
шкуру снимешь, если потребуют. Словом, это золото – твое. Я ж знаю,
используешь не на себя, а на Долину и твоих долинчан. Иггельд спросил
растерянно:
– Но… зачем? Разве тебе самому не нужно это золото?
Метелик буркнул:
– А тебе?.. Ладно, считай, что я хоть и куяв, но мне
вот взбрело в голову, прямо взбрендилось поработать и на общество. Правда, на
все общество, куявское, у меня кишка тонка, я бы там половину вообще перебил, а
вот на эту малую родину, нашу долинную, я еще могу, это совсем, оказывается, не
противно.
Иггельд обнял старого горняка, в глазах защипало, он
чувствовал, что старик за внешней грубостью скрывает нежное доброе сердце.
Возможно, если бы стал не золотоискателем, а смотрителем драконов, именно он
много лет назад бежал бы в эту Долину с замерзающим дракончиком за пазухой.
Глава 10
Он ежедневно поднимал Черныша, садился на загривок и
говорил: «Полетаем!» А если не приходил или медлил, Черныш хватал сбрую в
пасть, вихрем вылетал из пещеры и огромными скачками бросался искать обожаемого
родителя, несся к другим пещерам, отыскивал дорогого и самого любимого человека
на свете, клал огромную башку на колени и вопросительно смотрел в глаза.
Народ, хоть и привычный к вольным драконам, шарахался от
неожиданности, когда это черное чудовище несется прямо на тебя огромными
прыжками, а из громадной оскаленной пасти свисает сбруя, болтаются ремни.
– Сейчас, – отвечал Иггельд. – Сейчас закончу
разговор, и полетим!
Черныш терпеливо ждал, когда Иггельд приладит на загривке
втрое сложенную кожу, а то сразу протрет штаны, привяжет ремни. Это
неслыханнейшее наслаждение: видеть мир сверху. Так могут чувствовать только
птицы… нет, даже птицы не могут, они рождаются с крыльями, а человек рожден
ползать – и обретает силу и власть полета! От безумного счастья вскипает
кровь, кружится голова, он не раз ловил себя на странном желании расстегнуть
ремень и, распахнув руки, самому полететь наперегонки с Чернышом.
Только первый год они летали над горами, потом над всей
Куявией, затем Иггельд осторожно, но настойчиво начал увеличивать нагрузки,
заставлять летать над пугающим и бескрайним морем. Усталый Черныш стонал,
хрипел, просился брякнуться на землю и отдохнуть, а если над морем, то готов
поплавать, как коровья лепешка, но Иггельд неумолимо заставлял летать и летать,
выбрав место над ровной степью, а то и вовсе над озером: если Черныш вообще от
усталости не сумеет правильно опуститься, то хоть не поломает лапы, не свернет
шею.
За годы таких полетов у Черныша отросли такие крылья, что
Апоница и Якун не верили глазам своим, то и дело щупали и замеряли чудовищные
глыбы мускулов. Иггельд давал Чернышу отдохнуть два-три дня, только кормил и
следил, чтобы тот отсыпался, потом совершал проверочный полет на дальность.
Вернувшись, рассказывал Апонице, где был, и видел, что старый смотритель верит
и не верит: таких драконов просто еще не существовало. Даже в самых старых
хрониках никто не упоминал о таких удивительных драконах.
– Мудрецы сказали бы, – заявил он однажды, –
что это магия.
Якун сидел за столом рядом, он кивнул и подтвердил:
– Но ведь в самом деле – магия!
Апоница не понял, удивился:
– Какая?
– Самая сильная, – ответил Якун. – Которая
может все.
Он перегнулся через стол, схватил Иггельда за руку и положил
ее на стол ладонью вверх. Иггельд опустил взор на свои толстые ороговевшие
мозоли – желтые, твердые, как конские копыта, застеснялся, вырвал руку и
спрятал под стол.
Апоница посмотрел на Иггельда с нежностью.
– Вот ты о какой магии, – сказал он Якуну. –
Ты прав, сильнее ее нет ничего на всем белом свете. Иггельд ею владеет! Как
никто здесь.
* * *
Стена, преграждающая путь ветру в Долину, с высоты выглядела
тонкой щепочкой, даже листиком, застрявшим между двумя горами, и жители забыли
о постоянном свирепом урагане. Вообще это была, пожалуй, единственная на белом
свете стена, которую поставили для защиты не от людей или зверей, а от ветра. И
в стене тоже уникальные врата, которые закрывают не перед врагами, а перед
ветром.
Если оставить открытыми, то могучий поток воздуха
превратится в ураган, сметет все, что рискнет оказаться на пути. Иггельд с
самого начала забраковал ворота, которые предлагали опытные строители: с двумя
распахивающими широкими створками и красивыми запорами из толстой бронзы. Ветер
не даст закрыть, а распахивать будет с такой силой, что створки быстро
измочалятся в щепы, ударяясь о столбы. В какую бы сторону ни поставить
открываться – все равно и недели не пройдет, как створки надо менять
заново, но можно поставить ворота другого типа…
Он тогда долго объяснял, показывал, ссылался на то, что не
сам придумал, а подсмотрел в дальних странствиях, но теперь вместо привычных
створок в массивном проеме ворот всего-навсего одна широкая стена, что
поднимается огромными воротами, наподобие тех, что у каждого котлована с
драконами. Опустить и того проще: можно воротом, а можно просто бросить ручку,
завертится сама, а створка ворот рухнет обитым железом краем, отсекая ветру
хвост, а то и голову.
Но всякий раз, когда ворота поднимают перед прибывшими,
стражи не могут удержаться от хохота, когда невесть откуда взявшийся ветер
подхватывает перепуганных и ничего не понимающих людей и животных, вносит через
узкие ворота и… пропадает, отрезанный упавшей, как острие топора, створкой
ворот.
